Ну и ладно. В другой раз расскажу. (Помолчав.) Домик наш отсюда маленький какой!.. Весь город видать… (Помолчав, смотрит на Валерку.) Ты стой себе, стой. На слова мои внимания не обращай. Я ведь так, для шума говорю. (Тяжело вздыхает.) Вот что значит море! Стихия! Смотришь на него, и вроде бы, кроме него, ничего на свете и нет.

В а л е р к а (не оборачиваясь, вдруг). «Он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце». (Распрямился, покачнулся и снова поспешно ухватился за жердь.)

М а ш а. Ой! Плохо тебе?

В а л е р к а. «Но не убился, а рассмеялся!»

М а ш а. Как бы тебе солнечный удар не схватить. (Надевает ему на голову панаму.)

В а л е р к а. «Смешные птицы!» (Пощупав голову, срывает панаму и, удивленно рассмотрев ее, напяливает на Машу.)

М а ш а (поддержав пошатнувшегося Валерку). Валера, да ты напился, никак?

В а л е р к а (гордо). Напиваются алкоголики. А я юноша, мальчик почти. Мне напиваться педагогика не велит… Здравствуй, Маша.

М а ш а. Виделись уже.

В а л е р к а. Здравствуй в веках! Как звезды, как луна! Не подпирай меня. Достоинство обязывает человека стоять на двух, а не на четырех.

М а ш а. Господи! Да как же ты?

В а л е р к а. За процветание Военно-Морских Сил нашей родины, ура!

М а ш а. Ты даже на своем дне рождения маленькими рюмочками вино пил.

В а л е р к а. А, в щель следила за мной? Доносчикам и шпионам руки не подаю. Не подпирай!

М а ш а. Последнее дело — горести в вине топить.

В а л е р к а. Резонерка ты, Машка. Позор. Объясняю. Друзья к отцу в больницу пришли. А их поперли. Вместе со мной. Операция сложная. Последний шанс. У врачей и без нас нервы напряжены. Мы на набережную в шашлычную пошли. Сперва за благополучный исход выпили, потом — за маму мою. А когда тост за Военно-Морские Силы подняли, я по ошибке вместо рюмки полный стакан в руку взял. Пригубил, а в это время команда: стоя и до дна! Я и осушил.

М а ш а. Ну осушил и осушил. Чего же ты колобродишь? Пошел бы в сарайчик, уснул. Операция, говорят, долгая. Не на час, не на два.

В а л е р к а. Писатель сказал: жить надо на людях — умирать в одиночество. Я, Машка, от тебя в отличие, начитанный человек… Как только почувствовал, что вот-вот с катушек долой, так из шашлычной и уполз. (Потряс головой.) Мерзость. Алкоголики — героические люди. Я бы такого второй раз не перенес.

М а ш а (ведет его к камню). Садись, Валера. Посиди — оно и пройдет.

В а л е р к а. Не пройдет. Я здесь двадцать минут по часам стою. Главное — сознание не гаснет. Диктует: волю собрать в кулак и круговращение побороть. А воля не может. Человеческая воля не может стакан жидкости побороть!.. Машка, давай я в пропасть прыгну. Выметем пьяниц из нашего здорового коллектива — ура! (Приподнимается.)

М а ш а (придавливая его к камню). Сиди уж, горе мое. Я тебе виски потру. (Растирает ему виски.) Должно полегчать.

В а л е р к а. Машка, почему хорошие люди умирают, а скоты вроде дяди моего живут?

М а ш а (помолчав). Валерка, ты не гордись передо мной — поплачь. Я понимаю: страшно тебе, беду ждешь.

В а л е р к а (кричит). «Смешные птицы!.. Что им там ясно?..» (Помолчав.) Прошлой весной я вернулся из школы и увидел, что он чинит оконную раму. А до этого он тоже с самой осени не вставал с постели. (Хотел продолжить, но, махнув рукой, замолчал.)

М а ш а. Ты говори, Валера, говори.

В а л е р к а. Три дня назад, когда ему совсем плохо стало, я ему говорю: «Батя (он любит, когда я его батей зову), давай я возле тебя поживу. Попросим, чтобы мне раскладушку на терраске застелили, вдвоем веселей». А он спрашивает: «Боишься, помру без тебя? А ты не бойся. Покуда мать не увижу — концов не отдам. Круговую оборону займу, до последнего патрона буду — не отдам…»

М а ш а. Голиаф Петрович говорит: надо было маму твою вызывать.

В а л е р к а (орет). Ты при мне имя это поганое не произноси! (Обычным тоном.) В Атлантике она. Две тысячи миль до ближайшего материка… И мысли какие-то мерзкие появились. На людей гляжу и вижу вроде бы облегчение на лицах у них. «Хорошо, мол, что не я на этот раз концы отдаю». А я, Машка, помер бы — клянусь! — если бы им это бессмертие принесло. Без страха, понимаешь? Помер бы — и все.

М а ш а. Это ничего, это от гордости у тебя. Считаешь, что ты всех на свете сильней. Другие, дескать, не осилят, а тебе все по плечу.

В а л е р к а. Опять ерунду понесла.

М а ш а. Ну, может, не от гордости. Может, от доброты.

В а л е р к а (привстав). А я не добрый, Балагуева. Я, если хочешь знать, эгоист.

М а ш а. Сиди, сиди. Какой же ты эгоист, если полон дом чужих людей задарма жить напустил?

В а л е р к а. Ну и что? Кто такой эгоист? В чем его суть? Отвечай! В том, чтобы о своем удовольствии не забывать. Одному удовольствие — самый большой кусок пирога отхватить; другому — землю забором огородить, чтобы посторонние в его сад ни ногой. А для меня удовольствие — видеть, когда людям вокруг меня хорошо. И я этим своим эгоистическим побуждениям не противлюсь. Поняла?

М а ш а. Нет.

В а л е р к а. Где уж тебе. Это у отца такая любимая присказка есть. Довольно тереть — загорюсь… А вроде и правда круговращение унялось.

М а ш а. Ну и хорошо. Давай к дому пойдем.

В а л е р к а (поднимается, но тут же садится). Посижу.

М а ш а. Посиди. От разговора устал — помолчи. Глаза пошире открой. Смотри.

В а л е р к а. На что?

М а ш а. А на что нравится, на то и смотри.

Пауза. Затем раздаются позывные, и входят  ч е т в е р о — пантомима. На них остроконечные колпаки астрологов. Огромные картонные очки. Валерка встает, четверо берутся за руки и с серьезными лицами, на которых застыли широкие улыбки, водят вокруг него медленный хоровод. Тихая музыка — струнные и флейта.

В а л е р к а (он абсолютно трезв, обращаясь к небу). Звезды! Послушайте, звезды! Вас мириады. Вас больше, чем атомов на всей нашей земле. И ты, Млечный Путь. Ты кажешься неподвижным облаком. Но я знаю: ты, как песок в песочных часах, пересыпаешься из конца в конец вселенной. И каждая песчинка твоя бессмертна по сравнению со мной, потому что она — звезда, а я человек… Ближе! Ближе! Мне не дотянуться до вас. Благодарю вас, звезды! (Снимает с неба воображаемую звезду, кладет ее в карман.) Благодарю. Я знаю, что одна звезда приносит бессмертье только одному человеку. (Прячет в карман еще одну звезду, и еще, и еще.) Благодарю вас, благодарю. Так много людей на земле будут счастливы, получив бесценный подарок! Они станут бессмертны, и они бесконечно будут восторгаться вашей добротой. Я знаю, каждая из вас умирает, подарив себя человеку. Ах, вас такое неисчислимое множество, ослепительные, прекрасные, великодушные звезды! (Трясет воображаемое дерево.) О, сколько миллиардов звезд осыпалось на землю! Каким волшебным блеском вы наполнили этот мир! (Закрывает лицо руками.)

Музыка умолкает, пантомима уходит.

М а ш а (Валерке, который опять сидит рядом с ней). Валерка, а ты куда смотришь? На облако? На то?

В а л е р к а (не сразу). А глаза и правда красивые у тебя.

М а ш а (поворачивается к нему; как с малым ребенком). Ну вот и хорошо, вот и смотри.

В а л е р к а. А помнишь, ты говорила, что можешь на ресницах пять спичек удержать? (Достает из кармана спички.) Докажи.

М а ш а. А почему у тебя спички с собой?

В а л е р к а. Не уклоняйся, Машка. Вот тебе… раз… два… три… четыре… пять… Колдуй. А спички — костры в горах разжигать. Не веришь? Думаешь, курю? Не пробовал, и намерений таких нет. (Подняв два пальца.) Животными и растениями — клянусь! (Кладет первую спичку ей на ресницы.) Первую водворили. Дальше укладывай сама.