Т о н я. Господи, разве не говорила я вам, разве…

Б а р м и н (обрывая). И вот еще что: напророчить беду — дело нехитрое. Она и без пророчества подкарауливает нас на каждом шагу. Но благородство обязывает тебя не тыкать мне в нос своей правотой, поскольку твоя правота очевидна и для меня. А теперь выключи телевизор. Нам следует сосредоточиться и проанализировать положение на пять ходов вперед.

Тоня выключает телевизор.

Между прочим, по шахматам у меня первый разряд. Очень предусмотрительно было с моей стороны не рассказывать тебе обо всех моих достоинствах сразу. Теперь это к слову пришлось… Прежде всего — одежда. В мокрой одежде человек не ходок.

Т о н я. Ступайте за занавеску. Там возле печки веревка натянута. Повесьте одежду — высохнет через час.

Б а р м и н (после секундного размышления). Дельный совет. (Отстраняет Тоню, которая помогает ему подняться.) Не надо, попробую сам.

Т о н я. Я вам тулуп и валенки дам.

Бармин скрывается за занавеской. Тоня выходит в сени, вносит валенки и тулуп, кидает то и другое за занавеску. Берет тряпку и вытирает мокрые следы на полу.

Б а р м и н (философствуя). Любопытно наблюдать, до чего человеческие эмоции порой не совпадают с истинной сутью вещей. Вот, например, ты. Какое сейчас настроение у тебя?

Т о н я. А какое у меня может настроение быть?

Б а р м и н. Прекрасное. Ты должна радоваться. Более того — ликовать.

Т о н я. По какой же причине я должна ликовать?

Б а р м и н. По самой великой из всех причин. Ты человека от смерти спасла. Подарила миру еще одну жизнь. Если бы ты меня за шест не вытянула — плыть бы мне сейчас подо льдом… Эй, Антонина!

Т о н я. Да?

Б а р м и н. Что ты делаешь там?

Т о н я. Ликую.

Б а р м и н. Умница. А еще?

Т о н я. Пол подтираю. А что?

Б а р м и н. Деликатный вопрос, водка у вас есть?

Т о н я. Нет. Федор Кузьмич не пьет.

Б а р м и н. Так и я не пью. Мне бы от простуды глоток. Ну, на нет и суда нет. Авось пронесет. (Выходит из-за занавески в валенках и тулупе.) Ну как?

Т о н я (кинула на Бармина взгляд). Нормально.

Б а р м и н. «Все возвращается на круги своя». (Объясняя.) Цитата из Библии. Дед у меня в таком тулупе ночным сторожем в Петербурге вокруг Елисеевского магазина ходил.

Т о н я. Нога-то у вас как?

Б а р м и н. Хромает, дьявол ее побери! (С трудом усаживается в кресло.) Но ползком я и с больной ногой доберусь.

Т о н я (опешила). Вы что же, опять собираетесь тонуть?

Б а р м и н. Фу, Антонина! «Тонуть»! Тонут пусть те, кому жизнь не мила. А я метров на тридцать выше возьму. Там лед попрочней.

Т о н я. Ей-богу, вы не в себе.

Б а р м и н. Увы, Антонина, устойчивое здравомыслие — мое неоспоримое достоинство. Оно же, впрочем, и моя единственная беда. Ни мелодия «Аппассионаты», ни теория относительности не могли бы родиться под этим обманчиво высоким лбом. Я могу всего-навсего защитить диссертацию, потому что ее пора защитить, и ползти по льду, потому что ситуация требует, чтобы я полз… Присядь, я должен кое во что тебя посвятить. (Закуривает, помолчав.) В двухстах километрах отсюда в горах лежит сейчас двадцатилетний мальчишка — мой студент. Рядом с ним валяется исковерканная рация. Он бредит. У него разбита височная кость и сломаны обе ноги. С ним остались моя помощница и наш проводник. Лекарств почти никаких. Сутки они кое-как смогут поддерживать в нем жизнь. Но если я сегодня не вызову туда вертолет, будет поздно. (Помолчал.) Одно неосторожное движение — и все летит в тартарары… Мы оставили машину внизу, поднялись в гору и уже почти подобрались к той пещере. Нам оставалось только перемахнуть через расщелину… Я сказал ему: оставь рацию здесь, трудно удержать равновесие с таким грузом за спиной. Но он был чертовски упрям… Ты когда-нибудь видела, как человек падает с пятнадцатиметровой высоты? С бессмысленным предсмертным криком, от которого встают волосы на голове…

Т о н я (не сразу). Разве ему станет легче, если вы будете подо льдом?

Бармин не отвечает.

(Просто.) Ладно, тогда попробую я.

Б а р м и н (усмехнулся). Прекрасный выход из положения, не правда ли? Я, между прочим, бывший солдат. Не в моих правилах прикрываться от пули детьми. (Наблюдает за Тоней, которая берет с лавки пальто. Строго.) Подойди ко мне! (Глядя подошедшей Тоне в глаза.) Сейчас ты снимешь пальто, найдешь в рюкзаке бинт и перетянешь мне ногу.

Т о н я. Нет.

Б а р м и н (как крайнее средство). У меня очень болит нога.

Тоня, помедлив, сбрасывает пальто, развязывает рюкзак.

Спасибо. (С прежней шутливостью.) Мне нравится твой характер и ум. Но когда у человека характера больше, чем ума, он совершает глупые поступки. Я за то, чтобы всегда чуть-чуть перевешивал ум… Кстати, расстегни планшет. Очень может быть, что Софи Лорен я прихватил с собой.

Т о н я (поднимает выпавшую из планшета фотографию). Кто это?

Б а р м и н. Покажи… Это не Софи Лорен. Этой фотографии четырнадцать лет. Слева — моя жена, справа — я, а двухлетний карапуз у меня на руках — моя дочь.

Т о н я (усмехнулась, после паузы, тихо). Двухлетний карапуз — это я.

Сцена погружается в темноту. Потом она освещается снова. Пауза означает, что по сценическому времени прошел час. Б а р м и н  одет как в начале первой картины. Только на левой больной ноге вместо сапога — валенок. Теперь на его лице заметны переживания последних суток. Перед нами уже не преуспевающий ученый — моложавый, азартный, уверенный в себе человек. Ему пятьдесят. И сейчас, когда он пишет, склонившись над столом, изредка поправляя на переносице очки, ему именно пятьдесят. Т о н я  стоит, прислонившись к печке, сосредоточив внимание на экране телевизора. Знает, что время от времени Бармин отрывается от работы и смотрит на нее, но намеренно не замечает этого.

Б а р м и н (наконец решившись прервать тягостное молчание, кладет карандаш, снимает очки). Можешь включить звук, мне он не помешает. (Помолчав.) Ты взрослый человек, а ведешь себя, как десятилетняя девчонка.

Этот избитый педагогический прием не производит на Тоню никакого впечатления.

Ты отвергаешь любую попытку объясниться. Неужели мы не можем поговорить как два разумных, уважающих друг друга человека?

Т о н я. Нет.

Б а р м и н (собравшись с мыслями). Полтора часа назад я вошел в этот дом. Ты охотно подружилась со мной. Что с тех пор изменилось? Не мог же я за час превратиться в полную противоположность человека, который вызвал у тебя дружеское расположение? Ты считаешь себя вправе в один миг перечеркнуть всю мою жизнь? Лучше подумай, есть ли логика в твоем поведении.

Т о н я. Нет.

Б а р м и н. Следовательно, или, как сказал бы ученый, — эрго: ты не права.

Т о н я (помолчав, впервые взглянула за Бармина). Десять лет назад сосед наш в пьяной драке дружка своего пешнею убил. Наутро, как узнал, чуть с ума не сошел. Да потом еще восемь лет раскаивался, покуда в лагере срок отбывал. Вернулся. Грузчиком работает в сельпо. Не пьет, тише воды ниже травы. А все равно никто ему руки не подает.

Б а р м и н. Ах, значит, так?

Т о н я (глядя ему прямо в глаза). Так.

Б а р м и н. Притча не из веселых. (Грустно.) Я вижу, мама вбила в эту глупую головенку, что отец у тебя настоящий злодей.

Т о н я (с бесконечным презрением). Неужели вы думаете, что моя мама стала бы о вас говорить?