— Нет, она, по Библии, много страдала.

— Лия!

— Тоже.

— А Суламифь?

Верхние веки Берты дрогнули, всколыхнулись и открыли огромные, синие-синие, глубокие озера. Мне показалось, что на дне что-то блеснуло.

— Суламифь? — медленно и сурово переспросила Берта. — Суламифь? — еще раз проговорила задумчиво она. Синие озера потемнели. — Это хорошо — Суламифь, — она вздохнула, веки опустились, черные ресницы и темно-коричневые брови встали над озерами, как лес, и скрыли их. — Но в наше время не может быть Соломона.

«Ага, — отметил я, — ты, душенька, может быть, и не читала Библию, но Куприна ты читала наверное».

После этого лед сломался. Берта стала отвечать более охотно. Разговорился даже Гриша Малышев, самый красивый из нас и самый молчаливый. Скоро мы узнали, что мать Берты — дочь московского купца первой гильдии. Отец Берты долго работал у него. Затем они переселились в Новый Двор. Берта училась в гимназии и в музыкальном училище в Варшаве. Два раза была с матерью у родственников в Германии, во Франкфурте-на-Майне. Там живут ее бездетные дядя и тетя. Она их наследница, имя ее в честь тети.

Берта неплохо сыграла нам «Песни без слов» Мендельсона, какую-то трудную, скучную фугу Баха, потом мы пели хором русские песни. Просили Геннадия спеть соло. Но он что-то заупрямился и не показал свой красивый баритон. Тогда Ваня затянул «Дубинушку», а мы изображали хор. Потом Ваня под общее одобрение неплохо исполнил «Уймитесь, волнения страсти». Он разбередил меня. Берта открыла мне свои озера, и я тоже решил спеть. Но что? Взял для начала «Ах, я влюблен в одни глаза», потом «Узника», «На старом кургане» и вошел в азарт. Спел «Хризантемы», да так, что самому понравилось, и, наконец, куплеты Тореадора. Я стоял около Берты, смотрел на милые завитки волос на ее белой шее, мне было хорошо, и пел я с чувством, как никогда. Берта многих вещей не знала, но быстро подбирала по напеву и без устали аккомпанировала, время  от времени погружая меня в свои синие, загадочные озера: Соломон не выходил у меня из головы.

Когда старший зашел за нами, нам еще не хотелось возвращаться в свою халупу. Но день клонился к вечеру. Мы предложили матери Берты плату за чай, кофе и прочее — она даже обиделась.

— Что вы, молодые люди!.. Какая плата? Вы наши гости! Берточка целый год не имела такого приятного знакомства и скучала страшно. Прошу вас обязательно заходить к нам, когда будете в городе.

Переходя мост через Вислу, мы, все еще находясь под впечатлением отлично проведенного дня, прервали естественное в данном случае молчание.

— Девушка редкая. Таких, пожалуй, я еще и не встречал, — проговорил, видимо отвечая на свои мысли, Геннадий.

— Как хотите, ребята, а нам нужно еще побывать в этой лавочке, — сказал Гриша, — нужно запастись подметками, да я думаю перетянуть свои сапоги.

30 мая

Воскресенье. Сегодня мы, облаченные в черные штаны и такие же мундиры с красными кантами и с начищенными до блеска артиллерийскими пуговицами, в черных фуражках, высокая тулья которых тоже была оторочена красным кантом, принимали присягу. Лакированные козырьки фуражек придавали нам строгий и внушительный вид, сапоги, на которые не пожалели ваксы, сверкали, как хорошие зеркала, в них можно было смотреться. Мы чувствовали себя именинниками. В крепость нас вел сам прифранченный фельдфебель подпрапорщик Федоровский. Мы с удовольствием «давали ногу». Опасались только, что придем запыленные. Но опасения оказались напрасными: за нами следовали двое старослужащих, вооруженных сапожными и платяными щетками. В церковь мы вошли без единой пылинки на своих парадных мундирах и ярких сапогах.

Принятие присяги было обставлено и выполнено очень торжественно. Слова клятвы священник читал проникновенно, отлично пел хор, красиво стояли офицеры, держа фуражки перед собой на согнутой левой руке. В общем получалось, что принятие присяги не пустая формальность, а очень трогательный обряд.

После принятия присяги священник произнес небольшое, но прочувствованное слово, обращенное к «защитникам нашей великой Родины, христолюбивому воинству». Затем нас построили на огромном плацу. Начался смотр. Генерал-майор Яковлев — начальник крепостной артиллерии — поздравил нас с принятием присяги и пожелал выполнять ее «с честью и доблестью, русским воинам присущею».

Под звуки большого, хорошо слаженного оркестра мы сперва готовились и перестраивались для церемониального марша, а затем по пронзительной команде небольшого коренастого генерал-майора промаршировали перед бородатым стариком — генералом, стоявшим в окружении блестящей свиты. Это был сам генерал от кавалерии Бобырь, комендант крепости.

Наша команда шла четвертой, так как с сегодняшнего дня мы считались принадлежащими к 4-й роте Зегржской крепостной артиллерии. Так назывался форт, который мы должны были оборонять. Говорят, он был весь из бетона и оборудован по последнему слову военной техники. Но мы так его и не видали.

На обед сегодня нам выдали дополнительно свиное сало, или, вернее, по 18 золотников хорошей сырой грудинки, и отличный белый хлеб. Однако нашу просьбу об отпуске в город фельдфебель Федоровский не уважил. А так хотелось повидать Берту, в которую мы все влюбились.

3 июня

Сегодня какой-то праздник, и нам разрешено пойти в город сниматься, уже без старшего — под командой Вани. Одетые в парадное обмундирование, мы снялись в местной фотографии и замышляли поднести карточку Берте. Полные самых лучших чувств, предвкушая удовольствие увидеть нашу очаровательницу и выпить чашку хорошего кофе с маковыми подковками, мы быстро дошли до знакомой нам лавки. Но что это?! Лавка закрыта, на окнах ставни, на дверях и ставнях печати, окна квартиры закрыты, и она потеряла жилой вид. Пораженные, мы уставились на лавку, видимо разинув рты и выпучив очи.

Придя в себя, мы огляделись кругом, пытаясь сообразить, что же тут произошло: умер кто-нибудь из семьи Берты или на них свалилось какое-нибудь несчастье?

Наши недоуменные вопросы разрешил подошедший старик в полицейской форме.

— Вы чего ищете, солдатики?

— Да вот, подметки хотели купить, а лавка-то закрыта, — ответил Геннадий.

Старик прищурился на нас и поправил свою «удавку», как называли красный шнур со свистком, охватывающий шею полицейского.

— А вы бывали раньше в этой лавочке?

— Как же. Были один раз, недели две тому назад.

— На дочку, что ли, лавочника глазели?

— Ну это уж наше дело, — начиная сердиться, ответил Осинкин.

— Вот что, служивые! Идите-ка отсюда подобру-поздорову, да поскорее. А о лавочке забудьте, как будто ее и не было.

— Да в чем дело-то, скажи хоть что-нибудь понятное, — угрюмым басом попросил Ваня.

— Не мое это дело, — уже строго сказал старик, — идите или беды себе наживете!

Пришлось уйти. Что случилось с семьей кожевника? Ваня безапелляционно заявил:

— Шпионы, ясное дело. Хорошо еще, что мы не втюрились. Вот вам и Берточка. Суламифь с Соломоном, — он посмотрел на меня.

14 июня

Все взбудоражены. «Солдатский вестник» передает, что надвигается гроза на Варшаву и нашу крепость. Немцы получили приказ взять Варшаву к 23 июня, собрали для этой цели тысячу шестьсот орудий, множество пехоты.

Предвестники наступления немцев уже есть. Каждый день начиная с четырех часов утра и до самой темноты десятки неприятельских аэропланов ведут усиленную разведку нашей крепости. Огонь крепостных орудий не в состоянии не только поразить их, но и просто отогнать, хотя все небо усеяно белыми облачками от разрывов снарядов. Иногда аэропланы немцев нагло поворачивают под огнем наших орудий и бросают бомбы. Достается от них только мирному населению. 

Кроме того, «солдатский вестник» распространил слух, что начальник обороны южного отдела генерал-майор Кренке перешел к немцам, унеся с собой массу сведений о крепости, планы, чертежи и прочее[25].