Яростным атакам реакционных социологов подвергается революционный рабочий класс – главная движущая сила социального прогресса. Ему приписывается вина за развитие и укрепление фашизма в Германии; он, мол, своими действиями, направленными против демократии, вызвал противодействие «справа», проложил путь фашизму и способствовал его активизации. Он, германский рабочий класс, как клеветнически утверждают социологи-антикоммунисты, даже якобы сотрудничал с нацистами (!), расшатывая с двух сторон буржуазно-демократические институты страны в 20-х – начале 30-х годов. Да и сам фашизм под пером таких авторов, игнорирующих классовую сущность фашизма как одного из инструментов политического господства империалистической буржуазии, предстаёт как носитель и выразитель «радикальных» и даже «революционных» и «социалистических» тенденций.

В соответствии с этой концепцией и захват власти гитлеровцами изображается как «национальная революция», а гитлеровцы и их партия – как «праворадикальные революционеры», которые якобы отражали интересы широких слоёв общества – мелкой буржуазии, крестьянства и значительной части рабочего класса.

Цель подобных «концепций» не вызывает сомнений: ведь фашизм полностью скомпрометировал себя в глазах человечества, он стал синонимом варварства, бесправия, агрессивных войн, нужды и бедствий. Носителем этих же явлений буржуазная социология тщится представить революцию и социализм в целом.

В буржуазной историографии отчётливо прослеживается тенденция изобразить фашистское движение начала 20-х годов как весьма пёстрое по своей социальной сущности явление, включавшее в себя «революционное» и «леворадикальное» течения. Поэтому-де нацизм 20-х годов резко отличается от периода после 1933 года своим «радикализмом» и «романтизмом».

Аргументами, «доказывающими» «радикализм» гитлеровцев, служат, как правило, ссылки на их многочисленные демагогические заявления, рассчитанные на привлечение в ряды фашистского движения средних слоёв населения и определённой части трудящихся. Буржуазные историки, ссылающиеся на эти документы и лозунги гитлеровцев, нередко пытаются выдать их за чистую монету.

Разоблачая эту специфику программы нацистов, Г. М. Димитров на VII конгрессе Коминтерна говорил:

Концентрированным выражением, синтезом всех антикоммунистических концепций, своеобразным «аргументом номер один» является пресловутая «доктрина тоталитаризма», которая вначале в традиционном, а теперь уже в несколько подновлённом, «модернизированном» виде фигурирует в работах большинства буржуазных социологов, политологов и историков. В период «холодной войны» она получила развитие в работах главным образом американских социологов – X. Арендт, К. Фридриха, З. Бжезинского и др. Классической моделью тоталитаризма объявлялась нацистская диктатура в Германии; даже итальянский и испанский фашизм признавались не тоталитарными, а лишь «жёсткоавторитарными». Аналогом же тоталитаризма признаётся только реальный социализм. Иногда между ними прямо ставится знак тождества, иногда же возникновение фашизма причинно обусловливается существованием и развитием реального социализма.

Реакционные социологи изощряются в поисках различных «определений» фашизма, которые бы фиксировали его «связь» с социализмом и коммунизмом, намеренно затушёвывают их коренную и непримиримую противоположность и враждебность как систем политической власти и мировоззрений антагонистических социальных сил – монополистической буржуазии и рабочего класса. Цель этих «определений» ясна: оклеветать реальный социализм, представить фашизм как некое инородное тело в капиталистической системе, монополии изобразить в качестве «жертвы» нацизма, а империализм освободить от какой-либо ответственности за совершённые им преступления.

Модернизируя в соответствии с новыми условиями догмы «доктрины тоталитаризма», западногерманские, американские и другие политологи используют её в качестве аргумента против разрядки международной напряжённости, пытаются посеять недоверие к советской внешней политике, её целям, пропагандируют миф о «советской угрозе», в ложном свете представляют внутреннюю политику Советского Союза.

Большое распространение в 50–60-х годах получило на Западе «психолого-историческое», неофрейдистское в своей основе истолкование причин возникновения фашизма. Основываясь на идеях столпов западногерманской исторической науки Фридриха Майнеке и особенно Герхарда Риттера, современные «психоисторики» создали миф об особом складе «немецкой души», которая якобы особенно восприимчива к нацизму и его идеологии. «Изолированность монастырской кельи», «сугубо личные конфликты человеческой души, одиноко борющейся со своим богом»[33], явились, по Риттеру, основными факторами, сформировавшими «немецкий характер», всегда проявлявший полную готовность упорно трудиться, голодать и повиноваться.

С лёгкой руки Г. Риттера старые традиции немецкого историзма дали импульс развитию ультрасовременной «психоисторической» школы, представителями которой являются В. Рейх и Э. Фромм, «феноменологической» концепции Э. Нольте, а также концепции, согласно которой нацизм представлял собой специфическое порождение немецких национальных особенностей (К. Д. Брахер, Г. Лукач).

Возьмём, к примеру, выдвинутые В. Рейхом объяснения причин развития нацизма в Германии, которые основаны на анализе структуры типично немецкой семьи. Он утверждает, что непререкаемый авторитет отца в семье, его ничем не ограниченная власть делает каждого немца с малых лет особенно восприимчивым к авторитарной, диктаторской власти. Отсюда, как полагает В. Рейх, вырастает и культ фюрера в обществе, в котором диктатор представляется отцом всего народа[34].Итак, семья – это первичная ячейка, зародыш тоталитарной диктатуры, некая мини-модель общества – такова одна из первопричин «склонности» немцев к нацистскому режиму.

Чудовищные злодеяния гитлеровского режима и его преступный характер В. Рейх также объясняет особенностями жизни немецкой семьи, которой присущ жёсткий пуританизм, крайняя строгость нравов, подавляющая естественно возникающие сексуальные потребности и стремления. Но последние не исчезают, а лишь уходят с поверхности в глубины подсознания, с тем чтобы впоследствии вылиться в преступления, в жестокость и зверства, широкое поле для проявления которых предоставляет нацистский режим.

Исследуя «феномен» фашизма средствами психоанализа, В. Рейх попытался обосновать приход германского фашизма к власти специфическими особенностями немецкой нации, её структуры, вытекающей из «социального подавления природной сексуальности»[35]. Выделяя некие «специфические качества» «авторитарной немецкой семьи», он указывал, что именно она будто бы создала в младшем поколении структуру, характеризуемую некоей добровольно-принудительной обязанностью, самоотречением и абсолютной покорностью власти, а Гитлер в свою очередь «знал, как можно её великолепно эксплуатировать»[36]. В. Рейх и пытался доказать, будто фашистская пропаганда всецело рассчитана на дуализм психики «среднего немца», ограниченной рамками авторитарного государства.

Психологизация фашизма и его исторического развития стала особенно модной в буржуазной литературе США в 70-х годах[37]. Ряд американских буржуазных политологов развивают мысль о неизбежности слепого подчинения масс так называемой сильной личности в условиях авторитарной власти и утверждают, будто стремление к свободе самоподавляется уже «внутри» психики человека. Американский «психоисторик» Н. Пиокль утверждает, например, что немецкий народ обладает особой структурой душевного склада, для которой характерны неуравновешенность, неумеренность и сильно развитое чувство неполноценности. В стремлении к психологическому реваншу у немцев якобы развились и утвердились особая тяга к регламентации, порядку и дисциплине, страх перед анархией, перед оппозицией, преклонение перед сильным, презрение к слабому, садистские и мазохистские черты[38], страсть к патологическому болезненному подавлению слабых, зависимых, нижестоящих и стремление к самоуничижению, самобичеванию, лакейской учтивости перед стоящими выше.