В группе вместе с Варей уезжали Елена Гаранина, Саша Калганова, Нина Ильина, Игорь Стрельцов, Геша Шелковников, Пузырев, Валентинов («А этот зачем, стоять в карауле?» — подумала Варя), Дягилев, Лаврищев — все на одном грузовике. Специальные машины с оборудованием и аппаратурой ушли вперед.

Когда машина выбралась по лесной дороге из расположения штаба, свернула на шоссе и помчалась прямо на запад, к фронту, Саша Калганова, эта толстуха, неповоротливая, кургузая, в короткополой шинели, на подъезде к первому поселку вдруг забеспокоилась, заворочалась, расталкивая девчат, достала свой вещевой мешок, принялась торопливо развязывать его.

— Ну, Саша опять запуталась в своих гуньках, — бесстрастно, пряча голову в воротник шипели, сказала Гаранина.

— Ты что, Саша? Дай помогу, — вызвалась Варя.

— Ладно. Сама. Да что это такое! — краснела и пыхтела Саша, то и дело подымая голову и вглядываясь вперед. Машина уже въезжала в поселок. Калганова бросилась к кабине, почти падая на нее, забарабанила сразу обоими кулаками. Машина взвизгнула тормозами, свернув вправо, резко остановилась.

— Что такое? — выглянув из кабины, спросил Лаврищев. — Что случилось?

Гаранина еще круче запахнулась воротником, отвернулась.

— Да вот» Это я. Простите, товарищ майор, — совершенно красная и потная, точно из бани, сказала Саша и, чуть не плача, бессильная что-либо сделать, с гневом встряхнула мешком — и все услышали, как в мешке что-то приглушенно и протяжно застонало. — Всегда так завяжу. Девочка вон стоит. Отдать бы девочке Клару. Зачем она теперь нам?..

Пузырев хмыкнул, но тут же будто поперхнулся, крепко сжал синие губы: ему очень не хотелось ехать на эту последнюю операцию, от тяжелых предчувствий он за одни сутки спал с лица и позеленел.

Варя поднялась, увидела девочку, которая стояла у крайнего дома, крикнула:

— Ножик. Дайте ножик, не видите, что ли?..

Кто-то подал нож, в один миг завязки у вещмешка были срезаны, Калганова вытащила Клару, и кукла у нее в руках вздохнула во весь голос. Варя выпрыгнула за борт.

Калганова бросила Варе куклу, связку тряпок — приданое Клары, — Варя подбежала к девочке, сунула ей, ошеломленной, все это в руки.

— Тебе, тебе, играй. Ее зовут Клара, поняла? Клара…

Лаврищев, попыхивая трубкой, терпеливо наблюдал из кабины.

— Поехали, поехали! — закричали все, когда Варя перевалилась через борт. Машина рванулась, Варя упала на Калганову, обняла ее, села рядом. И все смотрели в разные стороны. И всем было как будто стыдно. И желтые, пустые поля, и багряные перелески еще быстрее побежали назад, и машина, ускоряя бег, быстрее побежала к фронту.

Завершающий эпизод с куклой — это было первое самое значительное впечатление, которое с предельной четкостью отпечаталось в сознании Вари за той чертой, где начиналось для нее самое важное и самое главное в жизни. Потом эти впечатления стали чередоваться, все чаще сменяя друг друга.

По дороге шло множество машин, к фронту и обратно. Варя во все глаза провожала каждую встречную машину, которая шла оттуда, куда ехали они. Ей хотелось кричать: «Смотрите, и мы туда же! И мы туда!» Из встречных машин никто не смотрел на нее. Проехали небольшой городишко, разрушенный и сожженный. В ряд стояли высокие печные трубы. Кое-где из-под бугорков-землянок курился дым. Странное чувство опустошенности переживала Варя, глядя на этот разрушенный городишко. Она не отворачивалась, не опускала глаз, смотрела на все широко открытыми глазами, точно хотела все это запомнить навеки — и обгорелое дерево у дороги, и человека в рваном балахоне, который с палкой стоял у парной дыры под землю, и сожженные немецкие и наши танки…

К фронту подъехали ночью, дорога оказалась наглухо забитой машинами, танками, орудиями. Впереди, совсем рядом, частыми мгновенными вспышками озарялось небо, вправо от дороги, тоже совсем-совсем рядом, что-то ухнуло и взметнулось красным веером. Только вдали, казалось, на высокой-высокой горе, как на ладони, горело одиночное здание, и к нему, к этому зданию, пробиралась машина, и к нему же, погасив фары, шли все другие машины, и все танки, и все орудия.

Варя впервые была на передовой и чувствовала себя здесь маленькой-премаленькой. Она ничего не делала, не могла ничего делать, не знала, что делать, и лишь без устали, с неумолимой и раз и навсегда заданной последовательностью отпечатывала в своем сознании все, что происходило вокруг, и это было настолько вне ее воли, что если бы она и вздумала даже на минуту закрыть глаза и уши, то, казалось, не могла бы и этого сделать.

Удивительным, необъяснимым, даже страшным для нее было то, что, чем ближе они подъезжали к горящему зданию, тем дальше оно уходило, опускалось куда-то вниз, даже терялось, а потом вовсе пропало из виду. Варя так и не узнала, что это было за здание. Она смотрела вверх, на то место, где только что было это горящее здание, и, затаив дыхание, все яснее различала там что-то темное, бездонное и с бледными-бледными неподвижными огоньками, которые, казалось, она когда-то и где-то уже видела, а потом среди этих бледных огоньков разглядела бледный-бледный серпик — что это, никак, луна? — да, это был серпик луны, и Варя поняла, что она видела звездное небо, и еще больше испугалась, не зная, куда же девался тот горящий дом и почему он горел так высоко, у самых звезд и у самой луны. Ей хотелось спросить об этом хотя бы Дягилева, или Гаранину, или Пузырева, но все молчали, Варя видела только блеск их глаз при вспышках зарниц и боялась показаться смешной и глупой перед ними.

Этак ехали не меньше часу. Дорога уходила куда-то в лощину, по сторонам появились кусты, а потом стали различаться одиночные ели с очень высокими стволами, как на делянках. Наконец машина остановилась, и из кабины выпрыгнул Лаврищев. Он быстро пошел вперед и сразу же затерялся среди машин и людей.

Орудия ухали совсем рядом, земля гудела, ели дрожали, впереди взлетали ракеты и освещали низкое черное небо и черный лес.

Лаврищев возвратился, встал на подножку.

Машина, болтаясь из стороны в сторону, свернула в лес; скрипели борта, задевая за стволы деревьев. Один раз так качнуло, что Варя, точно сноп, перелетела к другому борту, прямо в объятия лейтенанта Дягилева. Он молча взял ее за плечи и почему-то все время держал, не отпуская и на ровной дороге.

Запахло едким дымом, послышались веселые, сытые, теплые голоса.

— Стоп! — крикнул с подножки Лаврищев. — Прошу высаживаться. Приехали. — Заглянул в кузов. — Живы?..

И другой голос, из темноты:

— Это вы, товарищ майор? Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил кому-то Лаврищев.

— Машину поставьте сюда, тут мы приготовили место.

Варя вместе со всеми спустилась через борт вниз, куда-то, казалось, очень глубоко, и тут же увидела другую машину, рацию, скрытую в углублении земляного обрыва, попятилась и внезапно упала на что-то мягкое и тотчас почувствовала непередаваемый запах чего-то неживого, вскрикнула, вскочила в ужасе. К ней подбежал Стрельцов, взял за руку.

— Ой, Игорь, что это?

Стрельцов пнул ногой:

— Убитая лошадь. Испугалась? — И крепко сжал ее руку.

Варя уже больше не отходила от Игоря.

Ноги занемели и отказывались держать. Голоса куда-то стали удаляться, Игорь больно потянул за руку, Варя прикусила губу, с трудом, точно на ходулях, пошла за ним.

— Тут и узел наш? — послышался голос Ильиной.

— Ишь, к теще на блины приехали! — ответил ей незнакомый голос, но в нем не было зла, а скорее даже звучала радость оттого, что они наконец приехали. — Сами все сделаете… А вот, пожалуйте, и дача ваша для ночлега. Проходите…

В чьих-то руках вспыхнул фонарик, Варя увидела вход в землянку. Неприятное ощущение от долгой езды в машине исчезло. Отпустив руку Игоря, она вслед за всеми прошла в землянку и в человеке, который встречал их, узнала младшего лейтенанта, командира линейщиков.

На этом впечатления первого дня закончились. В землянку Стрельцов и Шелковников подключили свет от аккумулятора, все поели из запасов сухого пайка. Лаврищев, посовещавшись с младшим лейтенантом, куда-то ушел, сказав громко Дягилеву: