Она подошла вплотную и застыла, грозно уперев руки в крутые бока. Ему показалось, будто она стала такой необъятной, что заполнила собой весь кабинет.

— У вас много работы, Алексей Иванович. Ничего, скоро узнаете, что такое, когда работы нет совсем. Мне намного легче найти вам замену, найти человека, который за ту же зарплату будет успевать выполнять все мои требования. Который не будет прятаться за фразой «много работы». Который наоборот, будет просить еще работы. Еще работы, еще, еще…

Говоря это, она маятником на натянутых как струна ногах нервно качалась взад-вперед, то к нему, то от него. Казалось, она вот-вот бросится на него и вопьется зубами в горло. Ее покрасневшие, налитые кровью глаза гневно сверкали. Покрытые ярким румянцем щеки лихорадочно подрагивали. Остальные присутствующие превратились в безмолвные тени. Они поняли, Маргарита нашла на сегодня жертву и если уж она такой мертвой хваткой вцепилась в Алексея Ивановича, то сейчас, как всегда, на нем отыграется сполна, выдохнется, спустит пар и расслабится. И тогда они спокойно разойдутся по своим кабинетам отдыхать после бурных выходных.

— Сегодня занесу, — тихо пробормотал он.

— Поздно! — она все же услышала его бормотание. — Незаменимых людей нет, а в вашем случае тем более. Так, Алексей Иванович, это последнее китайское предупреждение. Последнее! Мы, все здесь присутствующие, одна упряжка, которая должна тянуть изо всех сил. Тянуть! А кто не в упряжке, тот на обочине. Я вам даю удочку, а вы обязаны ловить рыбу. И не для меня, а для себя, и для компании. А получается, что вы растеряли все свои профессиональные навыки и уже не хотите, или не можете нормально работать, тянуть как все и давать нужный результат. А мне нужен результат! И я одна за всех вас работать не буду!

В воздухе, в ожидании извержения, повисает тягостное молчание. И тут Маргарита, раскрасневшаяся, натянутая как тетива лука перед выстрелом, срывается на высокий звонкий фальцет и кричит прямо ему в лицо, закатив глубоко под веки, сузившиеся до ширины игольчатого ушка зрачки.

— Нет, не будет больше никаких предупреждений! Все! Не хотите или не можете, мне все равно! Я никому здесь не нянька! Мне надоело толкать вас в зад, надоело тянуть за собой. Надоело!!!

«Надоело», — то ли вслух, то ли про себя повторяет он за «крестной мамой».

Та поднимает голову вверх и яростно стонет.

И вдруг все стихает. Воздух вокруг разряжается, становится невесомым и по кабинету прокатывается выдох облегчения.

— Все свободны, — устало говорит Маргарита, обессилено падает в кресло и вынимает из пачки сигарету.

Давно он не испытывал такого. Ощущение легкости и невесомости решительно нравилось ему. Будто тяжкий груз свалился с плеч. Будто это и не он в его собственном теле. Нет, это он, но моложе, решительней, смелее. Адреналин зашкаливает. Сейчас он чувствует себя как во сне. Все видится словно в тумане. И охрана у входа, и кабина лифта и этот длинный светлый коридор.

В офисе его обыскались. Час назад, после совещания, он сел в машину и уехал домой. Вот так, посреди рабочего дня, никого не предупредив, не поставив в известность. Это было вопиющее нарушение дисциплины. Но через час он вернулся.

И сейчас, как ни в чем не бывало, он быстро идет по коридору, игнорируя шепот коллег, и улыбается так, как не улыбался уже очень-очень давно. Он спешит.

«Только бы не проснуться, — думает он, широко шагая и уверенно сжимая правым предплечьем подмышкой что-то длинное и грузное, наскоро обернутое в старый шерстяной плед. — Только бы не проснуться раньше времени».

Он идет и улыбается все шире. Тяжелый сверток приятно оттягивает руку. Твердым шагом, не обращая внимания на истерично машущую свежим маникюром секретаршу, он входит в кабинет Маргариты Николаевны и плотно прикрывает за собой дверь…

Полицейские не сразу заметили его. Когда они вошли, он тихо сидел на своем обычном месте, медленно вырывал листы из блокнота, и делал из них маленькие бумажные кораблики. Двенадцать корабликов ровной шеренгой выстроились на полированной столешнице овального совещательного стола. Рядом с этой белоснежной шеренгой в неестественном натюрморте мирно покоится вороненый охотничий дробовик. Дым давно рассеялся, но кисловатый запах пороха, похожий на запах горящих хвойных опилок вперемешку с запахом свежей теплой крови еще долго будет висеть в воздухе директорского кабинета.

Он отрывается от своего занятия и смотрит на Маргариту. Та лежит на спине рядом с кожаным креслом в большой черной луже остывшей крови. Не мигая, она смотрит в потолок огромными пластмассовыми глазами, будто забытая на полу кукла. Он вглядывается в ее посиневшие немые губы. Сейчас они кажутся тоже пластмассовыми, но менее получаса назад, после выстрелов они еще были живыми. Сразу после последнего выстрела он видел, как они, совсем еще живые, искажаясь в предсмертной гримасе, медленно затягиваются пенистой кровью, выталкиваемой разорванными картечью легкими. Тогда он еще слышал ее натужное, стремящееся ухватить как можно больше воздуха прерывистое дыхание. Да, тогда, после выстрелов, она еще дышала. Когда медленно сползала со своего кресла, она еще дышала. И когда удивленно смотрела на него широко раскрытыми слезящимися глазами, она еще дышала. И когда он отвернулся от нее и положил ружье на стол, она еще дышала. Он спиной чувствовал это надсадное, свистящее, прорывающееся сквозь пенный кровоточащий рот угасающее дыхание. Он смотрел в окно, а ее дыхание становилось все тише, тише, тише…

Сейчас он смотрит на эти пластмассовые губы и знает точно — уже никогда они не произнесут ни единого слова.

— Аминь, — тихо говорит он, не обращая внимания на заполняющих кабинет полицейских, и безмятежно отворачивается к своим бумажным корабликам.