Первым заговорил дон Луис и начал так:

«Весьма возможно, сеньор коннетабль, что иной несчастливый любовник, повествуя о своих горестях, уснастил бы рассказ описаниями чувств, преувеличениями и риторическими фигурами, дабы подействовать на слушателей изяществом слога. Такого рода повести нередко встречаются в книгах. Однако я сомневаюсь, чтобы в наше время с кем-нибудь другим случилось такое необычайное, из ряда вон выходящее приключение, какое довелось пережить мне; я расскажу вам о нем без всяких ухищрений, передав все так, как оно произошло в действительности. Судите сами, ваша светлость, сколь много я претерпел.

Я был влюблен в одну девицу из весьма знатной кастильской семьи, известную своей красотой не менее, чем умом и добродетелью. Истинность моих слов и всего, что я расскажу в дальнейшем, может подтвердить дон Родриго де Монтальво, мой близкий друг, посвященный во все мои дела.

Я служил своей даме в течение многих лет, лучших в моей жизни, соблюдая столь полную тайну, что никто об этом не подозревал: таково было ее желанье. В честь дамы я выступал в состязаниях, боях быков и копейных играх, бился на турнирах и поединках, давал балы и устраивал маскарады. Чтоб отвести все подозрения, обмануть соглядатаев и не дать пищи домыслам, я делал вид, будто взор мой привлекали другие красавицы; в действительности же единственной госпожой и владычицей моей души была она, и это было ей хорошо известно.

Расходы на празднества, увеселения, а также другие издержки, направленные к той же заветной цели, сильно поубавили мои богатства, и хотя родители оставили мне хорошее состояние, я всячески изощрялся в поисках новых средств, разорял свои владения, распродавал земельные угодья и, наконец, растратив все, стал так беден, что, если бы не великодушная помощь вашей светлости, мне нечего было бы есть. Конечно, достойно сожаления, что кабальеро моего рода и звания остается без всяких средств и в такой бедности, что вынужден искать себе господина, тогда как сам привык ходить в сопровождении свиты; хотя я почитаю за особенное счастье, что стал служить вашей светлости, все же, несомненно, куда счастливее тот, кто живет спокойно и беззаботно, не тревожась о своей судьбе и не помышляя всечасно о том, как бы снискать расположение сеньора. Однако главной причиной моей скорби и сокрушения было не это, а поступок моей дамы. Долго поддерживала она во мне пустые надежды, заверяла в том, что никому другому не будет оказывать милостей, и клялась, в награду за верную любовь, стать моей супругой. Не знаю, женская ли переменчивость тому виной или одна лишь моя злая судьба, но, когда я все потерял и обеднел, она забыла нашу любовь и, пообещав мне свою руку, отдала ее другому и с ним обвенчалась. Она изменила долгу и природе, ибо, презрев мои заслуги и достоинства, избрала себе в удел богатство и супруга, совсем ей неподходящего. Муж намного богаче ее; правда, по годам он ей в отцы годится, но деньги, как видно, могут и этому горю пособить. Вот краткая история моей любви, ее счастливого начала и горестного конца. Не буду утомлять вашу светлость подробным описанием всего, что я выстрадал за это время: вам нетрудно самому об этом догадаться и вообразить, сколько мук и опасностей перенес тот, кто лелеял столь высокие помыслы и усердно хранил тайну, ни в чем не отступая от своего долга.

Не думаю, чтобы дон Родриго или другой кабальеро могли поведать вашей светлости о большем несчастье. Ибо вместо награды за преданную любовь и верное служение я был наказан, напрасно поверив нежным и сладостным обетам; я потерял время, потерял состояние и в довершение всего потерял мою избранницу; взамен же фортуна предлагает мне только ваш перстень».

На этом дон Луис закончил свою речь, а дон Родриго де Монтальво сказал:

«Перстень вы тоже потеряли, ибо он по справедливости достанется мне. — И, повернувшись к коннетаблю, продолжал так: — Всемилостивейший сеньор! Хотя дон Луис рассказал чистую правду и я сам, как близкий его друг, готов в том присягнуть, однако на сей раз он отнюдь не может притязать на ваш бриллиант. Если бы он взглянул на дело беспристрастно и поставил бы себя на мое место, то сам решил бы спор в мою пользу. Но, поскольку он находится сейчас в ослеплении, рассудите нас вы, ваша светлость, выслушав историю, случившуюся со мной; а начинается она как раз с того, на чем кончается история дона Луиса, только что вам рассказанная. Дело было так: несколько дней тому прогуливались мы с доном Луисом под вечер берегом этой реки, беседуя о предметах, весьма далеких от любви, как вдруг к дону Луису подходит старый слуга той самой сеньоры, дамы его сердца, и украдкой подает ему письмо. Распечатав его и прочитав, дон Луис дал и мне его прочесть. Я исполнил это не раз и не два, ибо до крайности изумился тому, что было в нем написано. Бог не обидел меня памятью, да и содержание письма настолько необыкновенно, что я запомнил его от слова до слова и могу повторить перед вами.

«Любезный сеньор! Обвиняя меня в неблагодарности, вы несправедливы, хотя сами того не знаете. Мы не можем забыть то, что истинно любим, и потому вы ошибаетесь, полагая, что я вас забыла. Поскольку же я признаю себя в долгу перед вами, признайте и вы, что я ни в чем не повинна. И если я до сих пор не вознаградила вашу преданность, то лишь по той причине, что это было несовместимо с положением девицы. Нашему с вами супружеству, которого я желала от всей души, препятствовал дочерний долг, приказ моих родителей и настояния родственников, ослепленных блеском золота и графским титулом, который я ныне ношу против воли, ибо меня принудили отдать свое тело тому, кому я не отдала своей души. Муж мой и наружностью и годами совсем мне не пара. Пока я живу, я не могу принадлежать никому, кроме вас, и готова доказать это, пойдя навстречу всем вашим желаниям. Граф, мой супруг, отлучился сегодня на весь день. Приезжайте ко мне немедля и не берите с собой никого, кроме нашего друга, дона Родриго. Когда будете у ворот селения, войдите в часовню и там узнаете о дальнейшем».

Вот что было написано в письме. Когда дон Луис убедился, что сбываются самые несбыточные его мечты и осуществляются заветнейшие желания, он был так счастлив, что мне не под силу описать его восторг; он читал и перечитывал письмо, то вглядываясь в строки, то переводя глаза на посланного и как бы ища в наших глазах ответа на свои сомнения: сам он не решался поверить столь великому счастью. Обрадованный и взволнованный, спрашивал он меня: «Что это, дон Родриго? Так я не забыт? Не сплю ли я? Подлинно ли мы с вами стоим тут и читаем это письмо? Неужто оно и в самом деле писано графиней и перед нами ее оруженосец? Может быть, рассудок мой помутился и, отвергнутый возлюбленный, я грежу наяву и обманываю самого себя?»

Однако все било правдой; я твердил ему, что это не сон и не мечта, но верная надежда вновь обрести утраченное счастье, и настойчиво советовал не медлить с отъездом и исполнить неукоснительнейшим образом все, что нам было повелено.

Так мы и поступили и, подъехав к часовне, увидели там почтенную и достойную дуэнью, которая поджидала нас в условленный час. Она сообщила, что граф, ее господин, выехал из дому, но почувствовал недомогание и вернулся с полдороги; попросив нас подождать в часовне, она отправилась во дворец, дабы доложить графине о нашем приезде.

Дуэнья удалилась, а мы остались в часовне; я был смущен, дон Луис подавлен. Меня смущали возникавшие препятствия, он же отчаивался, видя, что злой рок не устает его преследовать. В ожидании дуэньи мы беседовали о всякой всячине, не заслуживающей упоминания, а к одиннадцати часам ночи она вернулась и приказала нам следовать за ней. Под покровом темноты и тайны мы проникли в одни из дворцовых покоев, куда вскоре вышла к нам и графиня, принявшая нас весьма любезно. После короткого приветствия и изъявлений радости по поводу встречи графиня сказала мне: «Дон Родриго, вы, конечно, сами понимаете, как ограничено время, отпущенное нам, чтобы воспользоваться счастливым стечением обстоятельств. Вряд ли нужно напоминать вам о велениях дружбы, связывающей вас с доном Луисом; но если и этого мало, вы не сможете отвергнуть просьбу женщины, умоляющей вас об услуге. Знайте же, что граф, мой супруг, в дороге занемог и вернулся домой; чувствуя себя утомленным, он сразу лег в постель, где я только что и оставила его, погруженного в сон. Но на случай, если он, проснувшись, протянет руку и меня не найдет, — а это грозит большой опасностью мне и великим позором всему дому, — я прошу вас: пока мы будем беседовать с вашим другом, доном Луисом, что займет не более четверти часа, ложитесь на мое место и побудьте вместо меня в постели, чтобы я могла быть спокойна. Ручаюсь, вам ничто не грозит. Граф стар, ночью он никогда не просыпается и крепко спит до самого утра; если и перевернется на другой бок, то потом снова уснет».