Там, где подъем на сопку стал круче, Кешка передохнул свободнее. По склону росли кусты багульника и КешКа стал нырять меж ними, теряясь в их пахучей чаще. Отсюда он смог уже безнаказанно оглянуться назад. Но там, позади, он не увидал никого.

Радость обвеяла Кешку: «Отстал проклятый!»—подумал он.

Он сел на склоне. Вдали в зыбком воздухе яснели еще обнаженные бурые рощи, темнели пашни, избо-роздившие ровными размеренными полосами землю.

и

Белела, пропадая в излучинах, речка, а" дальше за рощей' чернели гумна и кой-где бродил скот.

И видя^ вокруг себя CBCie, привычное, родное, Кешка стряхнул с себя недавнюю отсрочь. Он повеселел. Он вскочил на ноги и, Играя ножом, который поблескивал на солнце, пошел по сопке, пробираясь к склону, туда, где в мягкой, влажной долине, меж тальников бежала речка.

Утром, почти на рассвете, Кешку разбудил необычный шум на дворе. Сначала он пи.чспо не мог сообразить и хотел было кинуться из избы посмотреть—чего это расшумелись в такую рань. Но в избе никого уже не было, со: двора неслись отрывки громкой брани и бабий вой, и в памяти* внезапно: встало вчерашнее: встреча с Митрофаном, крадущийся Охроменко и потом, позже, торопливая, тайная передача старику Боль-шедворсксму поручения Митрофана. Кешка поспешно обулся и вылез 'в окне прямо в огород на задах избы. Оттуда он пробрался к амбарчйку, влез на вышку и сквозь щель взглянул ВО' двор, откуда неслись разро-ставшиеся крики, брань и вой.

У крыльца стояли офицеры, окруженные Охромеп-кой я группой солдат. Перед ними меж солдатами стояли с ту го- связанными за спиду руками, оборванные, без шапок старик Большедворский и один из Тете-рпиых. У ворот толпились бабы и ребятишки и несколько мужиков, оттесненные солдатами, а три бабы бились и ревели и все порывались вперед К офицерам: старзоса Болыпедвсрская и две молодухи Тетерипых.

Охроменко- тыкал волосатым кулаком в бороду старику Бо-лыиедБорскому и яростно кричал. Офицеры покуривали папироски и вполголоса переговаривались меж собою, щ Семен Степанович видимо- прислушивался й' брани Охромеики.

— Тьг, гадина челдонская, говори, коли тебя спрашивают!—Кричал Охроменко, наступая на старика.— Зачем ты коло- пулеметов шлялся? Зачем ты, стерва, посты разглядывал? Спрашивают тебя, али пет?!Спрашивают!?

И он замахивался на старика, который молчал весь понурый, опаленный робостью.

Кешка глядел на все это и сердце его колотилось тревожно, как подшибленная птичка. Он еще ничего не знал, но- начинал уже что-то смутно понимать.

— Ваше благородие!—отступил вдруг Охроменко от старика и повернулся к офицерам.—Тут без нагаек да без шомполов, видно, никакого дела не получится... Дозвольте!..

Семен Степанович бросил папироску и что-то тихо сказал остальным офицерам. Те захохотали.

— Голяш!—Крикнул один из них. Из группы солдат выскочил юркий солдатик с цыганским- лицом. Он выслушал, что ему сказал • к.шкиувщий его офицер, и, расталкивая у ворот баб, убежал со двора.

Семен Степанович вытащил портсигар, вынул нз пего 'папироску, стукнул мундштуком ее по крышке портсигара и, закурив, громко сказал:

— Эй ты, старик! Ты чего' молчишь? Ты не слыхал разве, о чем тебя спрашивают? Де слыхал?

Старик, которого толкнули ближе к офицерам, угрюмо молчал.

— Для чего ты Приглядывался к пулеметам? Дому это ты сведения должен был давать?,. Да ты без языка, что ли?—повысил голос Семей Степанович, видимо начиная сердиться—Немой он?

— Никак нет!—вывернулся Охроменко.—За гумнами он вот с этим фрухтом,—юн показал на Тегерана,— даже шибко разговаривал... Язык у него хороший...!

В это время солдат с цыганским лицом вернулся. Он нес с собою Какие-то железные прутья, а два солдата следом; за ним тащили широкую лавку.

Бабы заголосили. Старуха кинулась к Семену Степановичу:

— Батюшка, вашблагородье,—завопила юна,—неужто старика не пожалеешь?

Но ее оттащилИ.

— В последний раз я вас, мерзавцы, спрашиваю,— для Кого вы тут разведку делали?—сухо, с жестокими нотами в голосе спросил Семен Степанович.

Старик поднял голову. Борода его, расклокочеиная, когда его вязали, тряслась, глаза слезились.

— Ни для КОШ, вашблагородье,—тихо сказал он.— Напраслина все это.

И, как эхо, вслед за ним' Тетерин повторил:

— Напраслина!—и в его голосе прорвался животный

страх. • ,

Кешка, затаив дыхание, следил за этим жутким разговором., В горле у него пересохло, голова горела, а сердце стучало^ так громко, что порою Кешке казалось, что люди там, во; дворе, услышат этот стук.

Придвинувшись ближе к щели, он увидел, как солдаты поставили лавку возле офицеров, как со старика Большедворсдопо срывали решменку, потом штаны. Он увидел темное обнаженное .старческое тело', видел как солдат с цыганским лицом засучил рукава и пробовал железные прутья, со слабым свистом рассекая ими воздух'. И дальше видел он, как старика повалили на лавку, насели двое—один на голову, другой на Ноги—И как опустился первый удар железного, сверкнувшего на, солнце прута на старое беспомощное тело.

Й успел услышать ой глухой: стон и усилившиеся вопли баб, ш хохот, громкий, смачный хохот, прерываемый матерной руганью. Но больше уж ничего не смог он увидеть и услышать: он скатился с вышки в задний двор, поднялся на ноги и, ничего не помета, Ничего' не соображая, Кинулся бежать.

А вслед за ним неслись войли, стоны и хохот, хохот...

VII

Остановился он только на знакомой полянке, Куда увлекло его бессознательное чутье. Здесь вдруг он почувствовал слабость, опустился на землю, и заплакал.

Слезы рвались наружу, сотрясая все его маленькое тело. Слезы душили его и он бился о. колючую землю, вскрикивая и захлебываясь. Внезапно откуда-то накатился на него незнакомый, еще никогда не испытанный страх. И этот страх обессилил его: нужно вот подняться, вскочить на нощ, бежать,—нужно, но не может он и бьется его тело, приминая шуршащую прошлогоднюю траву и робкие, молодые, чуть приметные новые побеш. Небывалым и диким встает пред глазами трясущаяся из ж ел та .седая борода, обнаженное темное стариковское' тело' и сверкающий взмах шомпола- И в ушах звенят дикие бабьи вопли и глухие стоны...

В плаче Кешка забылся. И не расслышал он, как подошли к нему, как остановились удивленные лесные знакомцы его. И Только¹ когда кто-то потряс его за плечо, вскочил он, обожженный' испугом, готовый кричать дико и неумно. Но сразу притих и размяк: трое с ружьями обступили его и среди них тот, молодой, смеющийся, сверкающая улыбка которого обрадовала когда-то Кешку в безмолвии и покое весеннего утра.

— Ты чего это, Коха?..—участливо и встревоженно спрашивал, наклоняясь над ним, человек с .ружьем.— Что случилс-сь? О чем ты плачешь, парень ?

Кешка приподнялся с земли. Он тер кулаком заплаканное грязное липо и, всхлипывая, сбивчиво, стал рассказывать, что случилось.
Трое, окружив еш!, опершись на ружья, молча слушали. Изредка человек с ружьем задавал Кешке ка-кой-пибзчдь вопрос и, выслушав ответ, глядел куда-то поверх Кешкиной головы, словно видел вдали что-то

невидимое Другим. Его лицо- нр улыбалось и Серые, всегда насмешливый и ласковые глаза, потемнели и над ними сдвинулись в тяжком раздумьи брови.

— Сволочи!!—сквозь стиснутые зубы кинул он,' когда Кешка рассказал все, что обожгло его страхом и болыо.

— Что же нам с ним делать?—обертгулся он к своим товарищам.—В деревню ему возвращаться не след.

— Я не пойду туда!—встрепенулся Кешка.—Я, дяденька, с вами останусь...

Человек с ружьем хмуро усмехнулся:

— Рано тебе о нами... Куда ты, парень, в огонь полезешь...

— Р1адо его в тыл отвести,—сказал один из спутников человека с ружьем.—Пущай там с кашеваром болтается.

Iio Кещка вдруг словно ожил. Еще блестели иевы-сохшие ‘ слезы на его лиде, но глаза его загорелись и словно новая сила вливалась в него.