Ричардсон все говорил и говорил, пока мы с Колманом не начали беспокойно ерзать на стульях. А он, несомненно, чувствуя нашу беспомощность, весело и нахально ухмыльнулся. Развалясь на стуле, откусил от сигары еще кусок и осклабился снова.

— Да, Инагуа, знаете ли, забавный островок, — сказал Ричардсон, и ухмылка на его лице стала двусмысленной, — вот увидите, чертовски забавный.

Со временем мы убедились, что Инагуа не только «чертовски забавный островок», но и одно из тех странных, экзотических и поистине очаровательных мест, где от действительного до чудесного один только шаг. Нашим глазам открылась картина невероятной красоты, на которой в дивном и замысловатом узоре сплелись цвет и движение — эти бесценные сокровища природы. Временами мне казалось, что остров только недавно появился на свет, что на нем свежа еще печать сурового моря, из лона которого он словно вчера был поднят творящей рукой природы. Но еще чаще Инагуа представлялся мне островом спокойствия, даже мирного счастья, загадочным клочком суши, где прекрасное, таинственное и просто эффектное сливаются и сменяют друг друга в калейдоскопическом многообразии форм.

Однако в тот момент мы ни о чем таком не думали и видели остров в свете рассказов Ричардсона. Инагуа — всего-навсего «чертовски забавный островок», это не вызывало у нас сомнений. Гора свалилась у нас с плеч, когда мы вышли из дома нашего гостеприимного хозяина. Как хорошо под вольным небом! Нам опять захотелось очутиться у лагуны Кристоф и никогда больше не видеть этого умирающего города. Но это было невозможно, и мы под взглядами зевак, толпившихся в тени казуарины, двинулись через улицу к правительственному зданию с красными ставнями. В чертах людей с поразительной отчетливостью проступали признаки смешения рас. С несомненно негритянских физиономий смотрели бледно-голубые глаза; упорно вьющиеся волосы при типично английском складе лица с тонким английским носом; британские веснушки боролись за превосходство с пигментом черной Африки; на бледнокожих англо-саксонских лицах — толстые негритянские губы.

Но не только это смешение рас бросилось нам в глаза. Лица этих людей, казалось, никогда не знали смеха — такими тусклыми и безрадостными они были. Разочарование и угрюмость сквозили в разрезе глаз и опущенных углах губ.

Зеваки расступились, и мы перешагнули через порог узкой, длинной комнаты. Сквозь маленькую дверь в дальнем ее конце виднелась жгучая синь океана. Было видно, как набегают на берег волны и рассыпаются на песке сверкающей пеной. Мы огляделись. Под британским колониальным флагом на месте судьи восседал безупречно одетый негр. Черты его были правильны и не лишены привлекательности. На лице застыла несколько высокомерная улыбка. Около него стоял другой негр средних лет в красно-синей форме с золотым кантом. Нам указали на места подле островитян.

— Вы готовы, капитан?

Я ответил, что вполне готов и хочу знать, в чем нас обвиняют.

Нам сообщили, что мы высадились на территории британской колонии, не имея на то соответствующего разрешения, и что необходимо расследовать «трагедию кораблекрушения». Я заверил судью, что «трагедия кораблекрушения» постигла нас не по нашей воле и что мы совершили незаконную высадку на территорию колонии Его Величества отнюдь не ради своего удовольствия. Улыбка на лице негра на некоторое время стала шире.

Негр в форме вывел Колмана из зала, и разбирательство началось. Я торжественно присягнул, что «буду говорить правду, всю правду и только правду», и поцеловал огромную Библию, лежавшую на столе. Затем по требованию комиссара рассказал всю историю кораблекрушения, начиная с момента отплытия, и все мои слова были прилежно записаны в книгу. Я рассказал, как мы вышли в море, как попали в шторм, как, усталые и измученные, закончили плаванье на рифах у лагуны Кристоф. Я рассказал о задачах экспедиции и о том, как мы оказались в лодке Дэксона. С таким же успехом я мог бы прочесть ему стишок «У Мэри был ягненочек» — комиссар был невозмутим. Улыбка словно застыла на его лице, а мои слова незамедлительно фиксировались в книжке.

Когда я кончил, мне знаком предложили вернуться на свое место. Ввели Колмана. И снова мы вышли с ним в море, снова единоборствовали с ураганом. Снова одно за другим заполняли книжку слова, заносились в нее образцовым спенсеровским почерком. И вот наконец мы опять разбились о рифы, путешествие окончено. Колман сел рядом со мной.

Комиссар закрыл книжку, передал ее негру в форме и задумчиво забарабанил пальцами по столу. С берега через открытую дверь доносились вздохи и плеск прибоя. Прибой вздохнул не меньше двенадцати раз, прежде чем комиссар принял решение.

— Думаю, вас можно освободить, — сказал он, — но боюсь, что придется задержать ваше снаряжение до аукциона, — улыбка стала шире, — на котором, как вам уже, наверное, сообщили, оно будет распродано. Правительство удерживает одну треть выручки, столько же получают спасатели, остальное делится между вами и агентом. На обратную дорогу вам, может быть, и хватит.

Обескураженный таким поворотом дела, я достал пачку бумаг, среди которых была переписка государственного секретаря США с министром по делам колоний в Нассау, касающаяся нашей экспедиции.

— Может быть, эти документы что-нибудь изменят?

Комиссар с серьезным видом прочел их и, не меняя выражения лица, вернул мне.

— Очень жаль, но я все же вынужден задержать ваше снаряжение, пока не свяжусь с правительством. А теперь вы свободны.

Мы вышли на улицу.

— Ну, что будем делать? — спросил Колман.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил я, — но раз уж мы вынуждены ждать, то неплохо бы найти какое-нибудь пристанище. Так или иначе нам нужно где-то спать. Унывать нечего, подождем, пока комиссар сочтет возможным вернуть нам наше имущество.

Мы пошли по длинной прямой улице, тянувшейся среди разрушенных домов. Один из зевак двинулся за нами следом, окликнул нас, и мы остановились.

Человек подошел ближе — тонкое, изжелта-бледное лицо, босые в шрамах ноги — и назвался Дарврилем. Он хочет показать нам одну вещь, очень красивую вещь. В руке он сжимал туго завязанный платок. Он осторожно развернул его. Внутри оказался яйцевидный, мерцающий радужным блеском предмет — розовая жемчужина величиной с горошину. Цена — тридцать пять долларов.

Колман рассмеялся.

— Очень симпатичный шарик, мистер, — сказал он, — Но если бы у вас тут продавались сосиски, за полцента штука, я не смог бы заплатить даже за воду, в которой они варились.

Слово «сосиски» озадачило Дарвриля; он разочарованно завернул свою жемчужину. Она действительно была красива — нежного оттенка, с красноватыми переливами по краям. Дарвриль сказал нам, что раковины с жемчужинами попадаются за рифами. Но мы не могли покупать жемчуг. У меня в кармане было около двадцати долларов, у Колмана — и того меньше. Все аккредитивы погибли при кораблекрушении, да и получить по ним на Инагуа было бы невозможно. Более того, мы не имели ни малейшего представления с том, где будем ужинать и где найдем себе ночлег. Так что жемчужный рынок Инагуа должен был как-нибудь обходиться без нас.

Дарвриль, потеряв к нам интерес, отстал, а через несколько минут остались позади и дома. Метьютаун — совсем крошечный городок, скорее даже поселок, заброшенный, хиреющий в ленивой дремоте и быстро возвращающийся в землю, которая его породила. Мы вздохнули с облегчением, выйдя из него, и быстрыми шагами двинулись вдоль берега.

Сперва мы шли по песку, но вскоре он сменился крутой стеной бурых коралловых утесов, о которую с громом разбивался прибой. Мощно вздымаясь, громоздясь все выше и выше, темно-синие валы стремительно бежали к берегу и с грохотом обрушивались на кораллы. Свет пронизывал обрушивающуюся на берег воду, затем она отступала в море, и свет тонул, растворялся в мерцающей синеве. Море дышало чистотой и свободой и имело так мало общего с картиной унылого, разрушающегося города, что у нас пропало всякое желание идти дальше, и мы легли на берегу, почти у самой воды.