— На опыте мы убедились, что под действием солнца шкурки у лис становятся хуже, чем у тех зверьков, которые содержатся в полумраке. Оказалось, что в темноте шерсть созревает до нужной кондиции примерно на двадцать пять дней раньше, чем в нормальных световых условиях, и бывает гораздо темнее той, которая подвержена действию солнечного света.

Благодаря этому открытию оскобская звероферма стала одной из лучших и передовых не только в Эвенкийском национальном округе, но и во всем Красноярском крае — она сдает государству шкурки высокого качества в сокращенные сроки.

К концу дня, закончив киносъемку, мы вернулись в Оскобу вместе с Пикаловым. Прощаясь с нами у своего дома, он сказал:

— Прошу вас часика через полтора зайти ко мне. Посидим за чашкой чаю, поговорим. Угощу вас сибирским деликатесом — рыбой с душком. Пробовали когда-нибудь?

Вечером мы с Анатолием сидели за столом в кругу семьи Пикалова. Стол был уставлен едой. На одной из тарелок лежала рыба, издававшая специфический запах, который нельзя было назвать приятным. Это были сиги, окуни и даже щука. Были и маленькие рыбки, величиной с кильку.

— Это тугунок — наше местное лакомство, — сказал Иван Егорович.

Я впервые пробовал рыбу с душком. На первый взгляд она кажется полуразложившейся: мясо слабое, едва держится на костях.

Чтобы не обидеть хозяина, я заставил себя съесть несколько тугунков. Пикалов и Толя следили за мной. После нескольких кусков я как будто привык к необычной пище, а через некоторое время уже был абсолютно убежден, что рыба с душком — замечательная закуска. По вкусу это несколько напоминало анчоусы.

— Кто же придумал это интересное блюдо? Сибиряки? — спросил я Пикалова.

— У сибиряков оно широко распространено, но придумали его, наверно, северные народы. Эвенки, например, складывали пойманную рыбу в ямы, держали ее там некоторое время и, когда она приобретала душок, употребляли в пищу. Это считалось лакомством.

Некоторые с пренебрежением относятся к подобным народным блюдам, но что поделать с силой привычки? Здоровые простые уральцы с наслаждением, например, едят редьку с квасом, от которой воротит скулы; эвенки едят сырую печень северного оленя и теплый костный мозг только что убитого лося.

Я сам видел на охоте, как молодой эвенк, потрошивший только что подстреленного глухаря, вынул его печенку и тут же съел ее.

В другой раз я видел, как восьмимесячная эвенкийская девочка, капризничая, выплевывала картофельное пюре, но уцепилась ручонками за кусок вареного мяса и с наслаждением стала его сосать.

О разных вкусовых привычках мы разговорились за столом. Вспомнили о грибах.

— Ну что вы скажете, — начал Пикалов, — некоторые эвенки, особенно старые, удивляются, что мы, русские, с удовольствием едим грибы. Они считают грибы оленьей пищей и смеются над нами.

— Мой батя ежегодно засаливает на зиму полную бочку грибов, — сказал Анатолий.

— Мы с женой тоже очень любим грибы и готовим их на зиму. Это в привычке у всех сибиряков, — подтвердил Пикалов.

Я вспомнил, что во время метеоритной экспедиции по пути мы собирали грибы и потом клали их в кашу, в суп, а проводник Андрей Дженкоуль смеялся над нами:

— Зачем у оленей отбираете еду!

По дороге он тоже собирал грибы, но отдавал их своим оленям. Андрей с детства привык употреблять в пищу дичь, лучшие породы лососевых рыб, мясо сохатого, северного оленя и, конечно, не понимал, как можно есть то, чем питаются животные.

Наша беседа затянулась далеко за полночь. Когда мы вышли втроем на улицу, Оскоба спала. Над крышами домов блестело звездами ночное небо. Огромный ковш Большой Медведицы висел над деревней. Черной стеной окружала Оскобу тайга. Стояла тишина.

Мы посидели на крыльце дома, покурили. На прощание Пикалов сказал нам:

— Счастливый вам путь назавтра!

Рано утром мы покинули Оскобу. Туман еще не успел подняться с реки. Временами наша лодка оказывалась в молочной пелене и берегов не было видно. Савватеев приглушил мотор, боясь наскочить на мель.

Мы плыли в утренней прохладе. С берегов тянуло лесными запахами: были в них и аромат цветов, и сырость болот, и пьянящий дух багульника.

Проплыли таежную речку Чавиду. После большого поворота Подкаменной на левом берегу показались разрушенные строения. Это Сользавод. Когда-то здесь добывали соль и возили на подводах в Кежму.

Несколько ниже того места, где в Тунгуску впадает Рассольная, мы причалили к берегу. Анатолий нагнулся через борт и, зачерпнув в ладони воду, попробовал.

— Соленая!

Я тоже зачерпнул пригоршней воду. У самого берега она действительно имела слабый солоноватый вкус. Очевидно, вода в Рассольной насыщена соленым раствором, и в месте своего впадения в Подкаменную Тунгуску эта речка слегка подсаливает ее воды. Говорят, что соляные ключи выходят по берегу реки у самой воды, но мы не стали искать их.

Поплыли дальше. Над нами чистое небо и яркое солнце. Погода для съемки, казалось бы, идеальная, но я редко беру в руки кинокамеру — берегу кинопленку для вечера.

Я давно уже отказался от любительского убеждения, что снимать можно только при ярком солнце, и для съемки пейзажей ловлю утренние или вечерние часы. И вот почему. Днем все залито солнечным светом и нет той приятной светотени и характерных нюансов освещения, какие бывают ранним утром и особенно в вечерние часы, перед закатом. Днем фотографическое изображение получается чересчур резким и монотонным, лишено тональной перспективы.

...Неожиданно пейзаж резко изменяется — берега приобретают живописные очертания, становятся холмистыми.

Подкаменная принимает характер горной реки, течение усиливается, кое-где показываются небольшие скалы и утесы.

— Толя, мне здесь нравится!

— Это Кривляки. Названы так за то, что река в этом месте туда-сюда кривляет.

Помню, в Ванаваре мне говорили, что Кривляки — самое интересное место на участке Ванавара — Байкит. Не знаю, что будет дальше, но здесь хорошо! Веселые пригорки с сосновым бором сбегают к реке. Тунгуска петляет из стороны в сторону, на крутых поворотах упирается в высокие лесистые холмы со скальными обнажениями.

Время за полдень. Можно еще плыть да плыть, но не хочется пропустить живописное место на реке, не засняв его на кинопленку.

— Анатолий, давай остановимся!

— И верно! Порыбачим и поохотимся.

Он круто поворачивает лодку, и мы с разгону влетаем на каменистый берег.

Выгружаем снаряжение. Здесь будет поставлена наша первая палатка.

Мне хочется увидеть эти места в вечерние и утренние часы.

— Здесь можно и заночевать! — говорю я Анатолию.

— Правильно! Вечер — лучшее время для охоты, а раннее утро — для рыбалки.

— И поснимаем!

В хлопотах по устройству лагеря быстро проходит время. Пока ставили палатку, таскали дрова из лесу, разводили костер и готовили еду, день перевалил на вторую половину, а потом подкрался и вечер. Я не ошибся в своем предположении: в лучах вечернего солнца Кривляки приобрели еще большую прелесть.

Савватеев приготовил спиннинг и пошел по берегу, время от времени закидывая блесну в реку.

— Таймешка хочу изловить! — крикнул он.

Я занялся кинокамерой. Рядом с нашим лагерем отцветали последние даурские лилии. У одного симпатичного цветка я и установил киноаппарат, чтобы заснять его крупно, во весь экран. Долго и не спеша пристраивался, выбирая наилучший ракурс.

Вдруг возле меня упал мелкий камешек. Я вздрогнул от неожиданности и посмотрел на Савватеева. Толя энергично махал руками и показывал куда-то вниз по реке. Я тревожно взглянул туда... и замер: в полукилометре от нас вдоль освещенного заходящим солнцем берега двигалось какое-то животное.

— Это же медведь!

Савватеев бросил спиннинг и, пригибаясь к земле, побежал к лодке за ружьем.

По берегу, медленно удаляясь от нас и настороженно посматривая в нашу сторону, действительно шел медведь. Я схватил кинокамеру и бросился за телеобъективом. Судорожными движениями я старался заменить один объектив другим. Ничего не получалось.