Другой танк, объезжая горящую машину, свернул с шоссе и, гремя гусеницами, двинулся на окопы. Свалив и подмяв молодое дерево, он уперся в толстую сосну. Гусеницы рвали под собой землю, но сосна не поддавалась, стояла. Пермяков посмотрел на часы: «Должна бы уже прибыть помощь. Неужели не пришлют?»

Вслед за танками на грузовиках с бронированными бортами двигались автоматчики. Они соскочили с машин и, прячась за танками, начали стрелять. Человек двадцать немцев пошли в обход.

Вера испугалась, увидев вблизи фашистских автоматчиков с черными погонами на плечах. Прячась за сосны, они шли осторожно, как стая волков к отаре.

К счастью, окопы в лесу были замаскированы. То кустиком казался бруствер, то бугорком, присыпанным листьями и травой, то кучкой сухих веток.

Немцы подошли метров на тридцать-сорок. Из окопа загремел ручной пулемет. Гитлеровцы прижались к деревьям, а некоторые попятились. Офицер, угрожая пистолетом, кричал на них, гнал вперед.

Уральский пулеметчик Филькин прицелился из-за пня в железный крест офицера, висевший на коричневой ленточке. Прозвучала короткая очередь, и офицер, сделав два-три судорожных шага, упал. Невысокий немец с серебристыми лычками на погонах кинулся вперед. За ним побежали солдаты. Вот они уже совсем близко. Немец с короткими усами подбежал к окопам метров на пятнадцать, бросил гранату с длинной деревянной ручкой. Пулемет захлебнулся. Филькин схватился за левую руку, раненную осколком.

Его товарищи из последних сил отбивали атаку противника. В отделении осталось пять человек. Настала самая жуткая минута — кончились патроны…

Немцы вот-вот ворвутся в окопы. Вера в отчаянии схватилась за голову. «Неужели придется умереть?» Она выхватила свой маленький пистолет и выпустила всю обойму — мимо. Вера заложила вторую обойму и продолжала стрелять. Теперь она целилась. Свалился один солдат. Патроны опять кончились. А тут еще Вера увидела, как немецкий интендант, которого не успели отправить, каким-то образом развязал руки, бросился через окопы к убитому офицеру, схватил его парабеллум и стал стрелять в русских, отбивавших натиск гитлеровцев. Вера, дрожа от ужаса, закладывала в свой пистолет последнюю обойму. Она ругала командира эскадрона, оставившего врага живым и здоровым. Немцы уже в нескольких метрах. «Конец моей жизни», — в отчаянии подумала девушка.

— Вера, ложись! — раздался голос Михаила.

Елизаров подполз с пулеметом на выручку отделению. Он укрылся за толстой сосной и начал косить немцев, атаковавших окопы.

Казаки держали неравный бой. Разъяренный враг напирал. Около горевшей машины появился еще танк, стрелявший из пулемета. Кругом стали рваться крупнокалиберные вражеские мины, казаки прижимались к дну окопов. Поневоле слабел огонь засады.

Послышался гул самолетов. «Наши или немецкие?» — прислушиваясь к шуму, подумал Пермяков.

— Наши! — радостно воскликнул он, увидев самолеты над лесом. Это были штурмовики.

— «Ильюшины», — узнал их Михаил.

Пермяков дал условленный сигнал — две разноцветные ракеты. Летчики зашли с хвоста вражеской колонны и начали ее «брить». Застучали немецкие зенитки. «Ильюшины» скрылись за лес. Вскоре они сделали еще один заход, разбили передний немецкий танк. Казаки высунулись из окопов, стали бить врага прицельным огнем.

Немцы отошли назад.

Воспользовавшись затишьем, кавалеристы выкопали под высокой сосной могилу, опустили в нее убитых товарищей.

Вера перевязывала раненых. После боя она еще не успела обмолвиться ни одним словом с Михаилом, даже не посмотрела ему в глаза: ей было и совестно за свой страх перед немцами и некогда. К ней подошел командир эскадрона.

— Сколько выбыло из строя? — спросил он.

— Много, почти половина…

Пермяков вздохнул и подошел с Верой к старшине Турову, раненному разрывной пулей в плечо. Он лежал под березой. Лицо его было бледное как береста. Глаза полузакрыты, будто он не мог проснуться.

— Больно? — положила Вера руку на лоб раненого. — Температура. Но ничего, не падайте духом, поправитесь.

Прибежал Михаил. Вспотевшее лицо его было возбуждено. Он звякнул шпорами, приложил руку к козырьку и доложил комэску:

— Ваше приказание выполнено. Все подсчитано. Подбито пять танков, убито тридцать немцев. Собрано десять автоматов, три пулемета.

— Отлично, — кивнул Пермяков. — Несите все в глубь леса. Оставаться здесь нельзя. Вера Федоровна, смотрите, чтобы ни один раненый не остался.

Эскадрон покинул место засады, пробрался по лесу ближе к Шатрищам и опять засел на опушке. Казаки немного передохнули, достали свои запасы, стали подкрепляться.

Прискакал связной, вытащил из потника бумажку, передал командиру эскадрона. Прочитав ее, Пермяков воскликнул:

— Хорошо! За ранеными прислали подводы и грузовик и привезли боеприпасы.

Он написал записку и сказал Тахаву:

— Передайте фельдшерице Вере Федоровне. Когда отправите раненых, возвращайтесь с ней в эскадрон на новое место засады.

Когда бойцы поели, Пермяков стал объяснять им новую задачу:

— Приказано держать под обстрелом шоссе, по которому, как полагают, пойдут новые силы противника в Шатрищи. Может случиться и так, что немцы побегут из Шатрищ, если их выбьют наши части. Товарищ Элвадзе, забирайте свое отделение, отправляйтесь к мосту. Пройдите вдоль берега кустами, камышами, а где нужно, и по воде. Мост заминируйте, подходы к нему держите под обстрелом. Возьмите станковый пулемет.

Элвадзе повторил приказание и повел своих бойцов к мосту.

— А вы, Елизаров, с группой пластунов засядьте вон на том выступе, — указал Пермяков на изгиб шоссе. — Ваша задача — сделать завал и задержать танки, пока мы не укрепимся на новом месте.

— Ясно, товарищ комэск, — сказал Михаил и повторил приказание.

Ветер гнал тучи на восток. Они то разрывались, как бродячие отары овец, то сливались вместе, сгущались, становились темными, как вершины косматых деревьев в грозу. Постепенно небо темнело, черные тучи слоились, обкладывали горизонт.

Густой косой дождь хлестал в лицо Михаилу, копавшему с товарищами окоп на новом месте.

Нежданно появились Вера и Тахав. Сколько радости, будто год не виделись. Михаил повеселел, работать легче стало.

— Эта палата для вас, уважаемая медицина, — проговорил он, выбрасывая короткой лопаткой песок.

— Спасибо, уважаемый казак, — ответила девушка, не поднимая головы.

Вера лежала под толстым дубом, облокотившись, и что-то записывала в свою заветную книжку. Капли дождя падали на страницы, расплывались фиолетовыми пятнами. Вера изредка оглядывалась через плечо, не подсматривает ли кто. Не хотелось ей, чтобы кто-то знал ее мысли и чувства.

«Сегодня мы спали под одной плащ-палаткой с ним, — писала она, — любит он меня, но скрывает. Стесняется и меня и товарищей — скромный. Командир эскадрона сегодня назвал его смелым и храбрым…»

Девушка вздрогнула и припала лицом к земле: ее испугал громовой раскат бомбы, взорвавшейся в лесу. Командир эскадрона оказался прав, что снял засаду с прежнего места: немецкие летчики начали бомбить лес. Взрывы потрясали воздух. Над лесом взлетали огненные вихри, клубы дыма, ветви деревьев. Лес гудел, трещал. Пластуны вросли в землю.

— Бей, бей, шайтан, по пустому лесу, — погрозил кулаком Тахав, высунувшись из окопа.

Бомбежка утихла. Над поредевшим лесом струились дымки. Легкий ветер подхватывал их и уносил в сумрачную даль. Дождь перестал.

Елизаров облокотился на бруствер окопа и сосредоточенно смотрел в ту сторону, откуда ожидались танки, словно там он искал ответа на мучивший его вопрос: как выполнить задание командира? В голове Михаила рождались разные способы схватки, но все они разлетались, как брызги, когда он вспоминал: мин нет, гранат и бутылок с горючей смесью мало…

Вера тревожилась, глядя на его напряженное лицо, задумчивые глаза, полные беспокойства. Укрывшись в свежевырытом окопе, она ничего не говорила, не хотела мешать Михаилу, боясь быть навязчивой.