Борис ногтями стал царапать дверь, как это делают коты: это был их условный сигнал. Надя сразу же услышала его и вскочила с постели.

— Ты, Борис? — шепотом спросила она.

— Одевайся, выходи.

Она торопливо собралась и, отодвинув засов, осторожно отворила дверь, вышла из клети.

— Идем, тебя ждет в саду Роман Корчик, — шепнул он и, подхватив ее с порога, крепко прижал к себе.

— Роман? — удивилась и обрадовалась она.

В последний раз она видела Романа летом в середине июля, в дни, когда фронт уже был близко от них. Роман специально приезжал тогда в деревню на комсомольское собрание. Его беспокоило, что комсомольская организация несколько ослабила в те дни свою работу. Случилось это потому, что из организации на фронт ушло много парней, остались в ней молодые, неопытные комсомольцы. Роман беседовал и с отдельными комсомольцами, и с руководителями колхоза, и даже кое с кем из стариков, а вечером на собрании по-товарищески поговорил с комсомольцами, подсказал, как им работать дальше.

После того как ее выбрали комсоргом и она должна была самостоятельно решать многие сложные вопросы, ей не раз вспоминался Роман, хотелось увидеть его, посоветоваться. Особенно часто думала она о нем, когда у них возникла мысль об организации в деревне комсомольского подполья. Она понимала, что надо делать, но как делать — не знала. Однако в первые месяцы оккупации из подпольного райкома комсомола не давали о себе знать. Надя огорчалась, но не падала духом, только стала неугомоннее и настойчивее. Борис знал о ее заботах, но почему-то относился к ним неопределенно, чаще всего шутливо. Это насторожило ее, она стала уже даже обижаться на него, но вдруг он, как бы боясь, чтобы между ними не произошел разлад, привлек сначала одну ее, а затем и всех комсомольцев колхоза к подпольной работе. Она не обиделась на него за то, что он сразу, с первого дня оккупации, не посвятил ее в свои дела, наоборот, только восхитилась твердостью его характера, тем, что даже в минуты самой большой нежности он не проболтался о своих делах.

Но и после того, как она стала помощницей Бориса, ее не оставляла забота о связи с райкомом комсомола. Более того, забота эта стала сильнее, так как шире стали задачи борьбы, труднее и опаснее условия работы. Теперь Надя уже вместе с Борисом беспокоилась о налаживании связи, теперь они вместе поджидали представителей и от райкома партии, и от райкома комсомола.

И вот эти представители явились.

Роман крепко пожал ей руку и сразу же заговорил о деле:

— Друзья мои, я думаю, что тебе ли, Борис, открою тайну, или тебе, Надя, — это будет одно и то же. Верно?

— Да.

— Так не лучше ли нам тогда всем вместе пойти к Струшне и там обо всем договориться?

— Правильно! — поддержал Борис.

Они вышли из садика и направились в глубь огородов. Борис уверенно шагал впереди знакомой тропкой. За ним шел Роман, он вел под руку Надю и горячо что-то говорил ей. До Бориса долетали только отдельные слова, по ним можно было догадаться, что Роман дает Наде какие-то указания. «Вот терпенья нет у человека, — усмехнувшись про себя, подумал Борис. — Пока до места дойдем, он надает девчине целый короб заданий».

Струшня ждал их, стоя возле бани. Молча пожав руку Бориса и настороженно поглядев на Надю, он первым, кряхтя, пролез в узкую и низенькую дверь. Наде показалось, что он чем-то недоволен — может быть, тем, что пришлось долго ждать, а может быть, тем, что без его разрешения Роман привел ее сюда. Но она скоро убедилась, что это не так. При свете карманного фонарика Струшня внимательно разглядел ее, пригласил сесть на положенное у стены бревно, служившее вместо лавки, затем начал просто и сердечно с нею беседовать.

— С твоим отцом я хорошо знаком, — заключил он, когда расспросил ее обо всем, — и мне приятно знать, что его дочка такая активистка.

— Лучшая помощница Бориса, — заметил Роман, затыкая оконце бани соломенным жгутом, найденным на полу. — Она со своей комсомольской организацией здесь такие дела заворачивает!

— Так и надо, — отвечал Струшня и, бросив луч фонарика на Злобича, стоявшего посреди бани, обратился к нему: — Садись, Борис Петрович. Рассказывай, как мучаешься тут. Верно, ругал нас, что так долго не приезжали?

— Пробовал, Пилип Гордеевич, — примащиваясь рядом со Струшней, признался Борис. — И всякие мысли лезли в голову. Думал, может, вас уже и в живых нет…

— Живем и помирать не собираемся. Долго бродили по свету… То по своей воле, то гитлеровцы гоняли.

Струшня говорил тихо, немного ворчливым голосом, словно речь шла о каких-то несущественных мелочах. Он не спешил, как будто времени у него много и обстановка вполне располагала к мирной беседе. Это могло показаться странным человеку, впервые встречающемуся со Струшней, но Борису, знавшему струшневскую манеру разговора, все казалось естественным.

— Что сделано? Докладывай, — суховато попросил Пилип Гордеевич и, заметив, что Борис недоверчиво поглядывает на приоткрытые двери, успокоил его: — Там стоят наши часовые, есть кому постеречь.

— Я боялся, тут шатаются иной раз нежелательные типы, — стал оправдываться Борис и сразу же перешел к делу. — У нас создана крепкая группа. Входит в нее шестнадцать человек. Это из четырех деревень сельсовета. Теперь взялись еще за одну деревню. В каждом из сел — своя особая группа. Со мной имеют дело только начальники этих групп.

— Хорошо, — заметил Струшня и спросил: — У тебя есть покурить?

Борис замолчал и стал доставать портсигар.

— Ты продолжай… Это вы сожгли маслозавод?

— Мы. Сегодня мельницу решили взорвать. — Борис вздохнул и передал Пилипу Гордеевичу портсигар. — Еще сожгли мост за Родниками… на большаке. Там же разбили одну автомашину… Собрано пятнадцать винтовок, пять автоматов, один станковый и два ручных пулемета, два ящика гранат, много патронов…

— Где ж это вам удалось?

— Здесь, в лесу. Собрали, как только фронт откатился. Тут ведь большие бои шли.

— Славно! — воскликнул Роман, принимая от Струшни портсигар. — Оружие нам теперь нужно во как! — и он провел рукой по горлу. — Люди в отряды идут и идут.

— А как насчет политической работы? — остановил Струшня Романа и, вынув небольшой сверток, протянул его Борису. — Держи. Пятьдесят экземпляров. Наша подпольная газета с докладом об Октябрьской годовщине.

— Вот это чудесно! Пятьдесят, да наших пошло уже десять! — воскликнул Борис, пряча сверток. — Мы тут, Пилип Гордеевич, собрали приемничек. Имеем свежую информацию, передаем надежным людям.

— Это хорошо. Сейчас, когда на фронтах такое напряженное положение, наше правдивое слово очень нужно здесь. — Струшня глубоко, с наслаждением затянулся цигаркой, спросил: — А какие же у тебя помощники?

— В нашей деревне — всё комсомольцы. Кроме Нади, — Тихон Закруткин, слесарь райпромкомбината, сын колхозного мельника, если знаете.

— Это такой курносый, рыжеватый парень? — припомнил Струшня. — Щеки у него всегда, как у красной девицы, что маков цвет. Верно?

— Да, только сейчас он уже не тот, похудел, — сказал Борис. — Когда проходил здесь фронт, хлопец целый месяц провалялся в постели, болел воспалением легких и еще чем-то. Так болел, что до сих пор не может оправиться.

— Жаль, жаль, — покачал головой Струшня. — Еще кто?

— Ольга Скакун, звеньевая по льну, она была участницей сельскохозяйственной выставки в Москве, помните?

— Как не помнить! Десятки раз приходилось встречаться.

— Еще есть у меня хороший помощник в деревне Низки — это Сергей Поддубный.

— Гидротехник? — удивился Струшня. — Как это он здесь остался?

— Руководил окопными работами и там же был ранен. Когда гитлеровцы ворвались в Калиновку, он в больнице лежал… Кто еще? В Родниках — доктор Рыгор Ковбец, тракторист Янка Вырвич…

— Слышишь, Роман? — перебил Бориса Струшня. — На ловца и зверь бежит.

— Что такое? — заинтересовался Борис.

— Доктора для отряда ищем. У тебя хотели спросить, — объяснил Струшня. — Так вот тебе и Наде сразу же поручение… Медикаменты, инструменты у него есть?