«Я, бухгалтер Медведевского совхоза Малев Анисим Степанович, не могу молчать о вопиющем безобразии. Дело, конечным образом, состоит в следующем.
Пункт номер один. Доярка товарищ Зыбкина Антонина потравила коров в количестве десяти высокоудойных голов. Нарушение трудовой дисциплины у таковой наблюдалось часто.
Пункт номер два. Директор совхоза товарищ Медведев Иван Михайлович в данном вопиющем факте не увидел преступления, проявил мягкотелость и гнилой либерализм, в чем ему старательно помогал небезызвестный вам работник товарищ Ивин Олег Павлович.
Пункт номер три и самый главный. Вышеупомянутые руководящие товарищи Медведев и Ивин собирали собрание доярок фермы и форменным образом принудили их отработать за Зыбкину Антонину, конечным образом, барщину, то есть за пропавших коров молоко. Когда доярка товарищ Малева Серафима Евдокимовна отказалась давать молоко, то есть отбывать вышеупомянутую барщину, ее зашикали до слез.
Кто дал право товарищам Медведеву и Ивину грубо нарушать светлые нормы нашей жизни, когда-то попранные культом личности, но теперь на радость народу восстановленные? Кто спросит с товарища Зыбкиной Антонины за пропащее молоко и за чувствительный урон? Есть ли в нашем Медведевском совхозе справедливость и правильно ли, что директор совхоза тоже Медведев? Может создаться впечатление, что этот совхоз имени товарища Медведева Ивана Михайловича, а это совсем не так. При неполучении от вас, товарищ Ярин, ответа вынужден буду аппелировать в печатный орган — газету. К сему Малев Анисим Степанович».
«Сукин сын! — возмутился Олег Павлович, рассматривая письмо со всех сторон, словно бы ища в нем непрочитанные строчки. — Не знает, наверное, что я с Тоней объяснялся, а то бы обязательно приплел бы и это! Написал бы: «Товарищ Ивин потому проявил гнилой либерализм, так как имеет на товарища Зыбкину Антонину далеко идущие виды». Написал бы, если бы знал! Факты берет верные, что возразишь: и коровы погибли, и решение принято необычное, и Малевиху на собрании довели до слез, и директор Медведевского совхоза Медведев. Намертво схвачено. Не опровергнешь. Но подсветил с какого боку — здесь проявился весь Малев — по-своему объяснил, гад. Как, интересно, Антон Матвеевич отнесся к письму? Ох, и гибкий мужик! Будешь гибкий, коль секретарь обкома нажмет. А может, Грайский все же не вмешивался? Хорошее у Ярина настроение сегодня, говорит по телефону — смеется и шутит. Вообще-то надо было его просветить насчет собрания до праздника. Да не успел (или не хотел), в праздник было неудобно, а после праздника не собрался.
Ярин кончил говорить и, принимая от Ивина письмо Малева, спросил:
— Что скажешь?
— Кляуза, вот что я скажу. И злобная.
— Кляуза кляузой, но в таких случаях меня информировать надо. Был на том собрании? Шумели доярки?
— Малевиха хотела было, да ее Антонова и Нюра Медведева осадили. А так по-доброму, по-хорошему. Медведев за решение проголосовал.
— Как оцениваешь?
Ивин насторожился: выпытывает?
— Доярки молодцы, Антон Матвеевич, а Медведев поступил правильно, что обратился к ним.
— Значит, доярки молодцы? — Ярин улыбнулся, погладил седой ершик и энергично тряхнул рукой. — Век живи, век учись, а? Нам, партийным работникам, видеть приходится всякое, и очень много дрянного, плохого. Собственно, мы зачастую сами ищем плохое, чтоб извлечь на свет божий, проникнуть в его природу и прихлопнуть на веки вечные. В этом смысле работа у нас черновая, чертовски трудная, неблагодарная.
«Да, — подумал Ивин, — что-то сегодня Антона Матвеевича повело на философию. И когда он настоящий? Или тогда, когда пушил меня при Грайском за письмо, или сейчас. Шарада!»
— Хорошее нянчить приходится, за руку выводить, поддерживать, чтоб окрепло, — продолжал Антон Матвеевич. — Верно, Олег Павлович?
— Да.
— А иногда хорошее само рождается, без нашей прямой помощи, потому что оно не может не родиться, и еще потому, что мы, партийные работники, своими незаметными, но постоянными усилиями почву подготовили для хорошего. Глядишь на меня и думаешь: что же сегодня сухарь Ярин, у которого от времени культа бородавок осталось много, что это он в поэзию ударился? Есть такая думка?
— Есть, — улыбнулся Олег Павлович.
— Насквозь вижу. Все одно слушай. Доярки добровольно берут на себя дополнительную обузу, добровольно! Не тебе рассказывать, какой адский труд у доярок, на ногах с раннего утра до позднего вечера, сколько им физической работы приходится делать! Этот борзописец взял да и охаял все!
— Знаете, Антон Матвеевич, — сознался Ивин. — Я думал вы будете ругаться.
— Плохо думал. Сердит за тот раз?
— Сердит. Зря вы со мной говорили таким тоном. Еще про секретаре обкома.
— Выходит, камень за пазухой? Но кругом виноват ты! Не спорь — ты! Я круто завернул, правильно, не следовало так. Но мое положение дает кое-какое преимущество перед тобой: видеть дальше и глубже. И плюс опыт. Согласен?
Ивину нечем было возразить.
— Утверждаешь, что много начальства. Много ли? И начальства ли? Разберемся. Брать курс на Медведева не надо. В районе Медведевых из восьми два! Возьми директора «Дружбы» Коляду. Хорош работник — и грамотный и опыт за плечами, но чего-то ему не хватает. Не будь возле него специалистов из управления, инспектора-организатора — туго бы ему пришлось. Медведев из него не получится. Где же взять Медведевых?
— Растить.
— Мудрец, однако. Думаешь, сидим сложа руки? Нечего рассказывать, сам знаешь.
«Знаю, еще бы! — подумал про себя Олег Павлович. — Свежего человека боитесь выдвинуть, молодого опасаетесь: зеленый, мол, ждете, когда седина благородная выступит. И гоняете того же Коляду из одного совхоза в другой, а проку никакого. Сказать? Спорить неохота, опять можно искру высечь».
— И не начальства много, — между тем продолжал Ярин, — а специалистов много. Не «караул» надо кричать, а «ура», дорогой Олег Павлович. Видишь, какие я мог бы дать тебе советы! Пригодились бы, может, и писать бы не о чем было?
— Не знаю.
— Чего ж там не знать. Или вот о мясе. План дают сверху, планируют и финансы. Анархия думаешь? Нет, друг. Ты можешь судить по одному совхозу, а планируется в масштабе государства. Колокольня не та, понял?
Ивину не хотелось сегодня спорить, спросил:
— Один вопросик, Антон Матвеевич?
— Крой.
— Был райком, а стал партком производственного управления. Вы как?
— Чепуховый вопрос, прямо скажу. Не тем голова засорена, Ивин. О деле больше думай, о названиях горевать нечего. Суть не в названиях. Мне одинаково, какая висит вывеска, — работа нужна, инициатива.
— Иногда и вывески определяют суть.
Ярин вприщур посмотрел на Ивина, вроде хотел вникнуть: что у него на уме? Каким неожиданным вопросом удивит? Сказал мягче:
— Конечно, райком — это райком, но наше с тобой дело десятое.
— Почему?
— Странный ты, Ивин, лезешь не в свою область. Ты не лезь, а работай. У нас все определено четко: твое место, мое место, место Грайского и тех, кто повыше. Тут высшая стратегия, мы с тобой в ней мелко плаваем.
Олег Павлович пожал плечами.
— Не убедил? — подобрался Ярин, нахмурился — туча на лицо набежала, сделала его колючим, отчужденным. Упрямый этот инструктор, может, не следовало возвращать заявление?
— Не убедили.
— Дело твое. Но как старший товарищ предупреждаю: поосторожнее со своими мнениями. Я-то тебя пойму. Другие могут не понять. Договорились?
— Не знаю.
— Вот, ей-богу! — досадливо стукнул Ярин рукой по столу. — Ну, хорошо, оставим этот разговор. Возьми у помощника командировку и поезжай в обком. Грайский вызывает.
— Грайский? — удивился и встревожился Олег Павлович. — Зачем?
Ярин развел руками. Не знает в самом деле или хитрит? Пожалуй, не знает, потому терпеливо беседовал, потому добрый. Интересно, зачем Олег Павлович потребовался Грайскому?
Антон Матвеевич на прощанье руку пожал горячо, без прежней сухости, и Ивин окончательно утвердился в мысли, что Ярин о цели вызова ничего не знает. Ну и хорошо. На секретаря парткома ни капельки не сердился, только удивился: Ярин-то каков, умеет перестроиться, правильно повернул с письмом Малева, не глупый мужик.