Сто с лишним лет назад в Америку прибыл глава рода Дэвонов. Он вложил все свои сбережения в земли Манхэттен-Айленда. Другие люди построили там город, а Дэвоны из поколения в поколение сидели у себя и собирали арендную плату за землю; теперь их состояние достигало уже четырехсот— пятисот миллионов долларов. Это было самое богатое и самое известное из всех старинных семейств Америки; и миссис Дэвон — старейшая представительница рода — как бы олицетворяла собою все величие и могущество, которыми наделило их общество. Она вела церемонный, полный достоинства образ жизни; подобно королеве, она восседала только на своем высоком, похожем на трон, кресле и даже к завтраку надевала фамильные драгоценности. Она была вершительницей светских судеб, тем волнорезом, о который разбивались надежды новоиспеченных богачей.

Рэгги Мэн рассказывал изумительные истории о содержании обширной почты, которую она получала; о женах, дочерях могущественных богачей, которые униженно выпрашивали ее расположения, которые месяцами осаждали ее дом, интриговали и ничем не брезгали, лишь бы проникнуть к ней, покупали даже расположение ее слуг! Если верить Рэгги, здесь происходили великие финансовые битвы, и не раз эти битвы вызывали потрясение фондовой биржи; а женщины, богатые и прекрасные, готовы были продаться за ту привилегию, которая так легко далась Монтэгю и его кузине.

Машина остановилась возле старого родового особняка; вышедший на звонок почтенный дворецкий провел их по великолепной парадной лестнице, пригласил в парадную гостиную и попросил подождать. Минут через пять он снова вошел и распахнул двери; они увидели перед собою старую леди, лет около восьмидесяти, сухую и поблекшую, всю в бриллиантах, восседавшую на чем-то вроде трона. Они приблизились. Оливер представил их, и старая леди протянула им свою безжизненную руку. Затем они сели.

Миссис Дэвон спросила, что они успели поглядеть в Нью-Йорке, как он им нравится и с кем они познакомились. Но большую часть времени она просто рассматривала их, предоставив Оливеру поддерживать разговор.

Монтэгю сидел со смешанным чувством неловкости и недоумения, спрашивая себя: неужели все это происходит в Америке?

— Видите ли,— объяснил Оливер, когда они снова очутились в автомобиле,— ее умственные способности начинают сдавать, и приемы становятся ей действительно не под силу.

— Я очень рада, что не придется больше ехать к ней с визитом,— заметила Элис.— А когда мы узнаем свой приговор?

— Когда получите карточку, на которой будет сказано: «Миссис Дэвон принимает»,— ответил Оливер и продолжал рассказывать им о целой буре, потрясшей общество, когда эта могущественная дама заявила о своем праве именоваться «Несравненная миссис Дэвон» и никак не иначе. Он рассказал им также о чудесном китайском обеденном сервизе, стоившем тридцать тысяч долларов, хрупком, как крылышки колибри. На каждом из фарфоровых предметов сервиза красовался ее герб, и она держала специалиста по фарфору, единственной обязанностью которого было следить за этой посудой, убирать ее и мыть,— рукам простых смертных прикасаться к ней не дозволялось. Рассказал он и о том, сколько трудов стоило экономке миссис Дэвон приучить горничных расстанавливать мебель в больших парадных залах именно так, как указала миссис Дэвон; был сделан целый набор фотографий, по которым горничные расстанавливали мебель, руководствуясь ими как планом.

Элис вернулась в отель: за ней должна была заехать миссис Робби Уоллинг, чтобы отвезти ее к себе завтракать. А Монтэгю и его брат пошли к Рэгги Мэну отчитаться, как прошел визит.

Рэгги принял их в розовой шелковой пижаме, разукрашенной лентами и бантиками, в расшитых шелком и жемчугом туфлях — подарок какой-то поклонницы. В довершение всего Монтэгю заметил, что у него на руке красовался золотой браслет! Рэгги объяснил, что накануне вечером он дирижировал котильоном на балу, затянувшемся до утра. Вернулся он только в пять часов, был очень бледен и выглядел утомленным; на столе Монтэгю заметил остатки завтрака — коньяк и соду.

— Ну, повидали старушку?—спросил он.— Как она выглядит?

— Молодцом,— оказал Оливер.

— Чертовски трудно было протащить вас туда,— заметил Рэгги,— это с каждым днем становится все труднее. Вы извините, я буду продолжать одеваться при вас,— добавил он,— у меня днем свидание.— И он повернулся к туалетному столику, сплошь заставленному всевозможными флаконами и баночками с разной косметикой и духами, и с серьезнейшим видом принялся подкрашивать лицо; а тем временем вокруг бесшумно сновал лакей, готовя ему костюм для дневного выезда.

Монтэгю невольно стал наблюдать. Припасов, содержащихся в комодах и туалетных столиках, надолго хватило бы для любого модного галантерейного магазина. Одежда хранилась в соседней комнате. Монтэгю, сидевший недалеко от двери, мог видеть гардеробы из розового дерева, каждый из которых имел свое специальное назначение и устройство. Гардероб для рубашек, например, был снабжен наклонными полками; рубашки из всевозможного материала самых разнообразных цветов и оттенков лежали рядами, стопа над стопой. Один из шкафов имел вид маленького обувного магазина — ботинки, туфли черные, коричневые и белые, каждая пара на специальных колодках, безупречно сохраняющих форму обуви, которая была сделана по специальному заказу и рисунку самого Рэгги. Три-четыре раза в гол производилась «чистка» шкафа, и обувь, вышедшая из моды, доставалась лакею. В одном из гардеробов был вделан сейф, где хранились драгоценности Рэгги.

Туалетная комната была обставлена, как дамский будуар, мебелью, обитой превосходным шелком с ручной вышивкой; из той же материи были и занавеси у кровати. Огромный букет роз посреди стола наполнял комнату сильным ароматом.

Лакей стоял навытяжку, держа в руке подставку с галстуками, в то время, как Рэгги критически перебирал их, стараясь подобрать в тон рубашки.

— А вы возьмете к Хэвенсам Элис? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Там будет Виви Паттон, у нее опять дома был скандал.

— Что ты говоришь! — воскликнул Оливер.

— Да, представь себе, Фрэнк прождал ее целую ночь, рыдал, рвал на себе волосы и поклялся, что убьет графа. Виви послала его к черту.

— Бог ты мой,— сказал Оливер,— кто же тебе все это рассказал?

— Мой верный Альфонс,— ответил Рэгги, кивнув на лакея.— Он узнал обо всем от ее горничной. И Фрэнк клянется, что потребует развода. Я нисколько не удивлюсь, если об этом появится сообщение в утренних газетах.

— Вчера я встретил Виви на улице,— сказал Оливер,— она была беспечна, как всегда.

Рэгги пожал плечами.

— Ты видел последний еженедельник? — спросил он.— Там напечатано еще одно из запрещенных стихотворений Изабель.— Рэгги повернулся к Монтэгю и стал объяснять ему, что «Изабель» — псевдоним одной молодой начинающей поэтессы, которая подпала под влияние Бодлера и Уайльда и издала сборник стихов столь эротического содержания, что ее родители скупают по баснословной цене все оставшиеся в продаже экземпляры сборника.

Затем разговор перешел на предстоящую выставку лошадей, и они довольно долго обсуждали вопрос, кто в каком появится наряде. Наконец Оливер встал, говоря, что, перед тем как они поедут к Хэвенсам, им надо еще подкрепиться.

— Вы отлично проведете там время,— сказал Рэгги, — я бы и сам охотно с вами поехал, но обещал миссис де Грэффенрид помочь составить план обеда. Итак, до скорой встречи!

Монтэгю еще ничего не слыхал об этом визите к Хэвенсам; и теперь, пока они прогуливались не спеша по авеню, Оливер стал объяснять ему, что они приглашены в замок Хэвенсов провести там конец недели. В пятницу днем туда собирается большая компания, и в распоряжение гостей предоставят собственный вагон Хэвенса. До отъезда они свободны, так как упаковкой вещей займутся лакеи, а Элис со своей горничной присоединятся к ним па вокзале.

— Замок Хэвенсов — одна из достопримечательностей Америки,— добавил Оливер.— Там ты увидишь вещи, действительно достойные внимания.