— Пойдем отсюда, — предложил Абатуров, — здесь и без нас тесно.

Они вышли и, обойдя избу, присели на завалинке. Крутояров вытащил трубку, Абатуров — папиросу. Молча закурили.

Знакомы они были давно, а друзьями стали в те дни, когда оба командовали взводами в первом (ныне абатуровском) батальоне. Сблизило их и военное дело, сблизило и то, что у каждого на душе было тяжелое горе.

— Ты думаешь, сразу после совещания начнется операция? — спросил Абатуров.

— Зачем же нас тогда  с а м  вызывает?

— И я так думаю, — сказал Абатуров. — Ты знаешь, Саша, я не люблю вылезаек, но сегодня буду просить, чтобы я… чтобы мой батальон…

Крутояров сильно затянулся дымом. Огонек в трубке осветил его лицо, удивленно поднятые брови.

— Неужели не понимаешь? — спросил Абатуров.

Крутояров с минуту помолчал.

— Ну и дурак же я, — сказал он и выколотил трубку о стену избы. — Ведь мы же под Грачами находимся! У меня, Леша, название из головы выскочило. Да, ты прав, это твое. И я тоже буду просить за тебя командира полка, — прибавил он веско.

— Спасибо, Саша, — сказал Абатуров. — У меня в последние дни на душе как-то необыкновенно. Знаешь, когда в наступлении, всегда веселее, а в это наступление по-особому… — Абатуров запнулся и посмотрел на Крутоярова, как будто именно тот должен был найти верные слова для объяснения такого настроения.

Но Крутояров молчал.

— Вот послушай, — продолжал Абатуров, — сегодня днем я заснул. И мне приснилась Наташа, такая, как… ну, такая, как… Помнишь… Ты первый раз к нам пришел, и она тебе понравилась, а я так гордился ею. Вот такая она мне и снилась, — сочинял свой сон Абатуров. — Когда проснулся, пять минут, десять — не знаю сколько — как-то радостно было.

— Ты все надеешься, — сказал Крутояров.

— Это что — плохо?

— Не знаю там, плохо или нет, но только я тебе на этой дорожке не попутчик. Я знаю, что Тоню убили немцы и Надюшку убили немцы. — Он говорил о жене и о дочери. — Мое дело воевать, а не радоваться! — крикнул Крутояров. — Убивать фашистов! И мне не снятся блаженные сны.

Абатурову уже было ясно, что друг не понял его. Но вместо того, чтобы оборвать этот разговор, ему хотелось спорить, доказывая свое.

— Какая там радость! — быстро и горячо продолжал Крутояров. — Только злоба здесь. — Он ткнул себя в грудь.

Их глаза привыкли к темноте, и они различали друг друга. Абатуров видел, что Крутояров стал поспешно набивать трубку.

— Да, злоба, — сказал Абатуров медленно, словно прислушиваясь к своим словам. — Да, так. Ну, а ты думал о том, какая будет радость, когда на нашей земле ни одного фашиста не останется? — спросил он Крутоярова и, не дождавшись ответа, сказал: — Я тоже думал. И все равно у меня останется злоба к фашистам. И после войны останется. А радость будет полная, совершенная… Радость не исчезла. Она во мне самом. («Вот он, мой сон», — подумал Абатуров.)

Набив трубку, Крутояров снова закурил.

— Я, наверно, умру после войны, — сказал он и встал. Абатуров тоже встал.

Через несколько минут в черной бане, где остановился командир полка, началось совещание.

Начальник штаба прочел приказ командира дивизии, в котором ставилась новая задача: полку, в составе двух батальонов, продолжать преследование отступающего на запад противника (задача, общая для всей дивизии), первому батальону (командир Абатуров) овладеть населенным пунктом Грачи.

С первых же слов приказа Абатуров почувствовал удивительное спокойствие. Он слушал приказ так, словно и раньше знал его и теперь заинтересован только тем, сколько у него будет тяжелой и противотанковой артиллерии, и тем, что батальону придаются танки и «катюши».

Командир полка приказал немедленно приступить к смене боевых порядков. Абатуров встал вместе со всеми и, хотя чувствовал, что все взгляды обращены на него, не смог изменить выражения своего лица, казавшегося сейчас холодным и даже надменным. Командир полка подозвал его:

— Ну что, доволен?

— Будет исполнено, товарищ полковник! — сказал Абатуров.

Командир полка засмеялся: Абатуров ответил невпопад.

Абатуров зашел в штабную избу, крикнул Бухарцева. Здесь все уже пришло в движение. Писаря сворачивали карты; машинистка, уложив в ящик свою машинку, стояла у окна, ожидая сигнала грузить вещи; два бойца сматывали связь.

— Поздравляю, поздравляю! — крикнул на ходу Абатурову оперативный дежурный.

На мгновение Абатурову стало грустно, как всегда бывает перед переменой жизни.

Бухарцев был уже вполне в курсе дела.

— Где ж теперь КП будет? — спросил он.

— На прежнем месте, — ответил Абатуров и прибавил: — Туда и Верестов прибудет, и танкисты.

— Майор Верестов? — осведомился Бухарцев, делая ударение на слове майор.

— Ну да, командовать артиллерией.

— В подчинение к нам? — В голосе Бухарцева чувствовалась едва сдерживаемая гордость. — А танки какие?

— КВ.

— Годится, — одобрительно заметил Бухарцев.

К ним подошел Крутояров.

— Вот и сбылась твоя мечта, — сказал он, как показалось Абатурову, сухо.

— Послушай, — сказал Абатуров, — наш разговор… — Он чувствовал, что говорит, словно извиняясь, и стыдился этого.

Крутояров прервал его.

— Нет, ты, наверное, прав, — сказал он. — Для себя. Ну… ни пуха ни пера! Желаю тебе… найти Наташу в Грачах.

Той же дорогой Абатуров и Бухарцев возвращались в батальон. Лунный свет словно прибрал растрепанную оттепелью дорогу. Воздух еще оставался прелым, но незимняя знобящая сырость исчезла. Небо стало спокойным и звездным. Оттуда, из этой великолепной черно-золотой глубины веяло желанным холодом.

Армия наступала. Огромные массы людей находились в непрерывном движении на запад. И лишь батальон, которым командовал Абатуров, вот уже четыре дня в этом движении не участвовал.

Эти четыре дня Абатуров трудился не только над тем, чтобы подорвать вражеские силы в Грачах, но и над тем, чтобы противостоять возможному прорыву фашистов с юга на помощь осажденным.

Тайно от гитлеровцев шло строительство траншей и щелей, в специальных укрытиях устанавливались противотанковые ружья и пушки фронтом на юг.

Абатуров знал, что люди в душе не сочувствуют его плану: все это строительство словно возвращало к долгим дням обороны. Но Абатуров оставался верен себе.

Казалось, сама жизнь опровергает абатуровский план: за четыре дня фашисты не только не сделали попыток помочь своему осажденному в Грачах гарнизону, но было совершенно очевидно, что осажденный гарнизон и не ждет этой помощи. Ежедневно фашисты предпринимали попытки вырваться из окружения. И все же Абатуров по-прежнему продолжал требовать от людей своего батальона самого тщательного выполнения намеченной им обороны.

Сейчас Абатуров был похож на полевода, в последний раз проверяющего зрелость колоса с тем, чтобы его тяжелый труд был вознагражден обильным урожаем, и задавал себе один вопрос: неужели именно здесь, под Грачами, он совершит ошибку и задержит взятие Грачей, упустив мгновение, которого ждал два с половиной года? Абатуров находился в своей землянке, когда вошел Лобовиков. По озабоченному лицу заместителя Абатуров догадался, что случилось нечто необычное.

— Что, комиссар? — спросил Абатуров.

— Алексей Петрович, — взволнованно доложил Лобовиков, — немец, перебежчик из Грачей. Как прикажешь?

— Немедленно ко мне.

Лобовиков открыл дверь, и Абатуров увидел старшего сержанта Яковлева в буром от болотной грязи, обледенелом маскхалате и за ним немца в башлыке, спущенном на уши поверх солдатского кепи. Руки он держал за спиной. Лицо у него до крайности утомленное и во многих местах поцарапанное. За немцем следовал автоматчик, фамилии которого Абатуров не помнил.

— Расскажите, Яковлев, как было дело, — обратился Абатуров к сержанту.

— А, значит, так, — начал Яковлев. — Отделение было в секрете. Тишина, и никто не курит, товарищ капитан. Вдруг слышим, кто-то царапается. В общем — шорох. По слуху — пушной зверь, но понимаем, что, кроме немца, быть никого не может. Принимаю решение, так как имеется ваш приказ, чтобы «языка» взять, и совесть имею: за четверо суток ни одного живого немца, одни мертвые. Приняв решение, ползу в чащу. Но шуму не делаю. Слышу шорох и к земле прижимаюсь. Опять ползу. Опять слышу шорох. И вот он идет. Руки подняты. Руки подняты, а идет. Его лес по морде хлещет, а он мне навстречу идет, и руки подняты. Ну, я личное оружие вскинул. Он шаг сделал, остановился, и слышу его голос: «Рус, не стреляй, рус, не стреляй, я к тебе иду». Говорю шепотом: «Подходи, не буду стрелять. Только смотри, ежели что». Подошел. Командую: «Ложись!» Ложится. Командую: «Ползи до меня!». Ползет до меня. Ползу до секрета, он впереди. Ну, в секрете я его обыскал. В карманах ни соринки, товарищ капитан. А он лицо закрыл, плачет, потом говорит: «Я к тебе, рус, шел, помни это, рус». Я приказ помню — разговору с ним не веду. Ушел на КП, товарищ капитан, за себя оставил Чукалова. Хороший паренек, товарищ капитан. Вы ему младшего сержанта присвоили. Он…