Чтобы скоротать длинные зимние вечера, местные жители по заведенной традиции собирались раза два в неделю то в одном, то в другом доме — повеселиться, поплясать под звуки гармошки или старой скрипки, отведать домашнего пива и забыть в веселой компании скуку, что нагоняли беспросветные зимние ночи.

В соседних хуторах такие вечеринки уже прошли, теперь настала очередь Эзериешей. И вот в одну из суббот тишина была нарушена и здесь. Людская осветилась двумя лампами, старый платяной шкаф и нары сдвинули в угол, а вдоль стен расставили скамейки.

— Пики козыри! — кричал в своей комнате Эзериетис, стуча косточкой согнутого указательного пальца по столу с такой силой, что слышно было даже в кухне.

Пожилые хозяева, соседи Эзериетиса, поглаживая бритые и бородатые подбородки, глубокомысленно изучали карты. На другом конце слышались звуки гармони и веселый визг девушек. Пол гудел, словно поле боя, звенела посуда на столе, старый кот, растерявшись, метался из угла в угол. Непрерывно ходила вокруг стола кружка с пивом, и после каждого круга быстрее шевелились пальцы музыкантов, стремительнее становился ритм танца, доверчивее льнули девушки к своим кавалерам. Дыхание делалось прерывистым, слова звучали бессвязно, разгорались глаза, и взгляды становились многозначительными и смелыми. Радость и печаль, бурные желания и робкая тоска, гордость и зависть, нежность и сила — все смешалось в едином вихре.

Алексис Зандав не мог больше оставаться посторонним наблюдателем. Сняв тяжелые рыбацкие сапоги и засунув их под нары, он надел ботинки. И когда после небольшого перерыва пол вновь загудел под ногами танцующих, среди кружившейся молодежи появилась красивая пара — Зандав и Аустра. Все остальные превратились как бы в фон, на котором ярче и выгоднее выделялось их превосходство. Смуглое лицо Алексиса и каждое движение его могучей фигуры дышали внутренней несгибаемой силой. Насколько он был темным и чуточку угловатым, настолько Аустра казалась светлой и изящной. От них обоих веяло чем-то здоровым, свежим.

Когда окончились танцы, они случайно оказались в углу за столом. Взяв кружку с пивом, Алексис протянул ее Аустре. Молча улыбнувшись, она без всякого жеманства отпила несколько глотков, затем вернула кружку Алексису. Он прикоснулся губами к тому месту, которого только что касался рот Аустры. В общей суматохе никто этого не заметил, но внезапно вспыхнувший на лице Аустры румянец подтвердил, что она все видела и обо всем догадалась.

Они не танцевали больше и держались в отдалении друг от друга, но каждый случайный или брошенный исподтишка через толпу танцующих взгляд говорил о том, что оба они каждую минуту чувствуют незримую связь.

Было уже далеко за полночь, когда гости начали расходиться. Гармонист непослушными руками перекинул через плечо ремень гармони и направился к двери. Устало звучали голоса парней и девушек, перекликающихся на прощанье и будивших эхом сонную тишину полей. Последний раз пролаяла собака Эзериетиса, скрипнула дверь, и на хозяйской половине погас огонь. Кругом все стихло и успокоилось.

Только двое еще стояли во дворе, прислушиваясь к удалявшимся голосам, — Зандав и Аустра. Проводив гостей, они долго стояли, глядя на дорогу, и словно совсем забыли о присутствии друг друга. Они ждали чего-то, не решаясь нарушить молчание. Скрипнул снег — это Алексис пошевелился. Медленно, очень медленно подошел он к Аустре и взял ее за локоть — будто ток пробежал по их телам. Опять скрипнул снег — это Аустра повернулась к Зандаву. Взгляды их безмолвно боролись, лица посуровели. Спокойно, но настойчиво, несмотря на сопротивление девушки, Зандав обнял Аустру и привлек к себе. Упираясь кулаками в его грудь, она пыталась высвободиться. Вдруг сопротивление ее ослабло, послышался слабый шепот, похожий не то на счастливый вздох, не то на испуганную мольбу, и Аустра обвила руками шею Зандава. Она перестала прятать губы и ответила на поцелуй. Этим было сказано все то, о чем они никогда не посмели бы заикнуться друг другу. Но поцелуй был единственным. Гибкая и сильная Аустра выскользнула из рук Зандава и убежала в дом. Зандав остался стоять посреди двора — в груди его бушевала весенняя гроза. Вдруг он схватил лежавший возле штабеля топор и, размахнувшись, с силой всадил его в кряжистый чурбан.

Рассвет был холодным и ветреным. В воздухе висел морозный туман. Зандав мог бы, конечно, остаться дома и отоспаться за бессонную ночь — было воскресенье. Но его угнетала глубокая тишина в доме. Эзериетис спал как убитый, Ян в своем углу бормотал что-то во сне. Управившись в коровнике, Зете с Аустрой затихли по своим каморкам.

Зандав нашел на столе кусок копченой свинины и хлеб. Поев, он оделся и отправился на озеро. Здесь его ждали старые знакомые — целая стая ворон. Привыкнув к тому, что каждое утро на их долю доставалась рыбная мелочь, они, едва завидя Зандава, принимались каркать и кружить над ним. Но сегодня он словно не слышал криков голодных птиц. А по временам он вел себя просто странно: улыбался, шептал что-то, когда же на берегу, во дворе Эзериешей, появились люди, он стал пристально глядеть туда, точно стараясь увидеть кого-то.

«Что теперь будет? — думал Алексис. — Сейчас она вспоминает случившееся ночью и думает об этом. Испытывает ли она счастье, как я, или стыд и досаду? Захочет ли она, чтобы это повторилось?»

Ощущение радости овладело им с такой силой, что он стал глухим и слепым ко всему, что не имело отношения к Аустре. В то время как он спокойно выполнял свою привычную работу: пальцы вязали и развязывали узлы, руки брали пешню и долбили лед, — внимание и мысли его были далеко, там — около Аустры.

Казалось, все в мире перевернулось, все стало каким-то иным, необычным. «Думает ли она обо мне и если думает, то хорошее или дурное? Терпение, Зандав, терпение… Но как трудно томиться в неведении, и день сегодня тянется бесконечно!»

Бедный парень! Если бы ты знал, что она прошлой ночью глаз не сомкнула! Вырвавшись от тебя, она спряталась в своей комнатке за синей дверью и долго, неотрывно смотрела в окно, за которым ничего не было, кроме голых, покрытых инеем яблонь да переливающегося искристыми огнями снега. Улыбаясь, смотрела она в окно, прижимая руки к груди, словно хотела удержать сердце, рвущееся на простор, как птица. Взволнованное счастьем горячее человеческое сердце, и это сердце билось для тебя, бедный парень. Аустра слышала, как ты вышел на кухню, и ждала, что ты подойдешь и постучишь в синюю дверь. Но ты ушел в другую сторону, и в доме сразу стало тихо и пусто, словно на кладбище. Тогда она последовала твоему примеру: занялась хозяйством, затопила печку, убрала комнаты, и таким томительно долгим казался ей этот радостный день.

По временам она выходила во двор и смотрела на озеро. Там она различала твою темнеющую на льду фигуру, ты выглядел издали мелкой букашкой, но даже и в эту минуту не было для нее никого больше и сильнее тебя. Приближался вечер, и беспокойство ее усилилось. Зная, что ты скоро придешь, она хотела быть такой красивой, как никогда, и в сотый раз обращалась к зеркалу с вопросом: «Понравлюсь ли я ему?» Если бы окружающие не были так утомлены и рассеянны после вчерашней вечеринки, они бы заметили кое-что.

Когда наступили сумерки и на снег легли голубовато-серые тени, Зандав, подпираясь пешней, как посохом, поднялся на берег и направился к дому. Он переступал медленно и устало, словно приговоренный, идущий к месту казни. Чувствуя, что вскоре решится его судьба, он терзался неизвестностью. Может быть, завтра же ему придется навсегда оставить здешние места, а может быть, случится что-то совсем другое.

Дверь в сени была открыта. Мелькнула красная кофточка, и на фоне освещенной кухни появилась Аустра. Зандав не был суеверным, но сейчас он загадал: «Если она будет одна, когда я войду в кухню, это хороший признак, и меня ждет счастье. Если там окажутся люди, мои надежды напрасны…»

Оставив пешню во дворе, он направился к дому. Случилось, что в тот самый момент, когда Зандав собирался открыть дверь, Аустра выходила из кухни, и они чуть не столкнулись. Это получилось так неожиданно и смешно, что они оба улыбнулись. В кухне, кроме них, никого не было, но в любой момент сюда могли войти.