— Добрый вечер… — тихо проговорил Зандав. Ответа Аустры он не расслышал, лишь было видно, как шевельнулись ее губы. Оглянувшись, Алексис наклонился к ней и шепнул: — Когда часы пробьют полночь, я выйду сюда…

За минуту до этого ему и в голову не приходило сказать такое. Слова вырвались внезапно, и он тут же испугался сказанного. Боясь взглянуть на Аустру, чтобы не прочесть в ее глазах немедленный отказ, Зандав поспешил войти в комнату.

«Она была одна… — думал он. — Это хороший признак. И если она придет в полночь, значит я поступил правильно».

Аустра, войдя в комнату отца, сразу же взглянула на часы. До полуночи осталось еще семь часов. Целая вечность…

Близится полночь. Погасли огни. Старый дом спит. Тихо все кругом. Не спят лишь двое, и чем ближе полночь, тем неспокойнее у них на душе. Они прислушиваются к малейшему шороху в доме, во дворе. Чу! Где-то скребется мышь, кто-то сонно вздыхает, шуршат по стеклу снежные хлопья — все улавливает их обостренный слух и настороженное внимание.

Когда часы пробили двенадцать раз, Алексис Зандав поднялся с нар, сел и зажег спичку. Старый Ян храпел вовсю.

Погасив спичку, Зандав, в темноте ощупывая стену, добрался до двери. Он еще с вечера проверил дверную ручку и знал, что она пронзительно визжит лишь в том случае, если ее нажимать постепенно, при резком повороте она только потихоньку скрипнет. Поэтому он, не мешкая, решительно открыл дверь, плотно прикрыв ее за собой, быстро отпустил ручку. Чтобы в темноте не наткнуться на что-нибудь, Зандав чиркнул спичку и при ее свете дошел до синей двери. Спичка погасла. Зандав остановился выжидая. Немного спустя глаза привыкли к темноте, и он начал различать очертания окружающих предметов, освещенных слабым отблеском, падавшим сквозь кухонное окно. Но Алексиса интересовали только звуки. Даже еле уловимый шорох, который произвели пальцы, нащупывавшие с той стороны дверную ручку, мгновенно достиг его слуха, и сердце учащенно забилось. Она идет… она… все прекрасно.

Открылась дверь. Навстречу Зандаву протянулась рука, он взял ее и прижал к груди.

— Тише, — прошептала Аустра. — Здесь нельзя. Вдруг кто-нибудь вздумает пойти напиться. Пойдем ко мне. Осторожно, здесь порог.

Отпустив руку Аустры, он последовал за ней. Закрылась дверь, вот она опять здесь, рядом, и слышится ее уверенный шепот:

— Здесь никто не услышит, стены плотные, все спят. Надо только следить, когда выйдут в кухню.

На их лица падал слабый сумеречный свет из окна.

— Ты такая славная… — зашептал Зандав. — А ведь я сомневался, захочешь ли ты даже разговаривать со мной.

— А я думала, что ты заснул и не придешь, — ответила Аустра.

— Разве тебе это было бы приятнее?

Ее пальцы нащупали его лицо и мягко ударили по губам.

— Не говори глупости.

Тогда он, не сдерживаясь, обнял Аустру и привлек к себе.

— Знаешь что?

— Ну?

— Я тебя поцелую.

— Это мы еще посмотрим, — прозвучал ее насмешливый шепот.

Но когда он привел в исполнение свою угрозу, те самые губы, которые только что насмехались над ним, смело ответили на его поцелуи, а пальцы, недавно ударявшие Зандава по губам, ласково заскользили по его волосам. Она произнесла лишь одно слово: «Милый…», но Зандаву показалось, что силы оставляют его, и он, словно маленький ребенок, нуждается лишь в материнской ласке. Зарывшись лицом в волосы Аустры, он замер. Наконец она освободилась и, взяв Зандава за руку, повела его к дивану.

— Посидим немного.

— Если ты позволишь…

Комната была небольшая. Слева от окна — кровать, дальше, у стены, шкаф. У самого окна стоял маленький столик с зеркалом и еловыми ветками в кружке с водой, а направо, под двумя увеличенными портретами родителей Аустры, помещался диван. Они сели на него.

— Вот мы и у тебя, — сказал Зандав.

— И никто об этом не знает, — проговорила Аустра.

— А если бы узнали, что тогда?

— Какое это имеет значение? Никому нет никакого дела.

— Даже отцу?

— Он не интересуется моими делами.

— А другие?

— Ну, это мне безразлично.

— А что тебе не безразлично?

Приникнув к самому уху Зандава, она шепнула:

— То, о чем ты думаешь.

За окном покачивались ветви яблони; еле слышно, словно робко приветствуя, шуршал об оконное стекло снег. Из кухни доносилось пение сверчка. Зандав держал руки Аустры, она перебирала его пальцы, и в каждом ее движении чувствовалась мягкая сила женщины, но она могла в любой момент стать и другой.

— Так как же теперь будет? — заговорил Зандав.

— Это ты сам должен знать, — ответила Аустра. — Ты обещал говорить. Я думаю, ты для этого сегодня и пришел.

— Ты не ошиблась. Про себя я знаю, но мне не совсем ясно, что думаешь обо мне ты.

— В самом деле? Однажды ты сказал, что в подобных случаях слова излишни.

— Помнится, что я действительно говорил что-то в этом роде, — согласился он.

— И неужели ты думаешь, я сидела бы здесь, если бы у меня… ну, словом, ты великолепно все сам понимаешь…

— Понимаю, — согласился Зандав. — Но я боялся ошибиться.

— Ошибиться? В чем?

— Видишь ли… Только не обижайся, если это прозвучит грубо. Мы так мало говорили друг с другом. Ты знала, что нравишься мне, я заметил, что тоже тебе не безразличен. Но ведь я здесь чужой, сегодня пришел, завтра ушел. Мало ли девушек — искательниц приключений? Полюбезничают немного, а там чужак уйдет, и все шито-крыто. С местными парнями так не поступишь, они остаются здесь, и от них трудно отделаться. Да они могут и проболтаться из хвастовства или из мести. Вот что я думал.

— А сейчас ты сидишь ночью у меня в комнате и думаешь, что я искательница приключений? — невесело усмехнулась Аустра.

— А если это действительно так?

— Тогда ты должен немедленно уйти отсюда, и наш разговор будет на этом закончен.

Она пыталась высвободиться из объятий Зандава, но он не отпускал ее.

— Все ясно, — сказал Зандав. — Теперь я могу смело говорить. Мы оба думаем об одном и том же.

Аустра порывисто прижалась к нему, доверившись и его чувству и его силе.

Крепко обняв Аустру, Зандав спросил:

— Нашей свадьбе никто не помешает?

— Нет. Отец в мои дела не вмешивается.

— Значит, ты считаешь, что со свадьбой не следует тянуть?

— Если ты этого желаешь. Оба мы совершеннолетние… — улыбнулась Аустра.

— Нынче же весной, на пасху?

— Хорошо, Алексис. Приданое у меня уже приготовлено.

— Что касается меня, то мне нечего готовить. И теперь тебе не мешает узнать, что я представляю и на что ты можешь рассчитывать.

— Какое это имеет значение? — Она застенчиво прижалась к его плечу. — Я даже не думаю об этом.

— Но ты должна знать. У меня сейчас почти ничего нет. На побережье у нас домишко из трех комнат. В одной из них поселимся мы. Когда сестра выйдет замуж, у нас будет две комнаты, а со временем и вся лачуга перейдет к нам. У меня есть разная рыболовная снасть, моторная лодка, баркас для сетей, и я уже несколько лет самостоятельно веду хозяйство. Мы будем почти независимыми. Придется лишь кое-что из обстановки обновить, только сейчас мне этого не осилить. Что ты скажешь?

— Я думаю, что об этом нечего заботиться, — ответила Аустра. — Зачем нам ехать на побережье? Ты видел наши Эзериеши. Все это станет моим, и отец будет счастлив, если я выйду замуж и останусь дома. Ты будешь хозяином, и отец передаст тебе усадьбу.

— Но ведь я ничего не смыслю в крестьянских делах.

— Научишься. Отец тебе все покажет и поможет советом. Мне нельзя уезжать из усадьбы. Отец стар, кто поведет хозяйство? Пойми, Алексис, мы оба должны жить здесь. Все будет очень просто и хорошо.

— Гм… — протянул Зандав. Он задумался, и лицо его стало серьезным. — Об этом еще следует поразмыслить.

— Но, милый, о чем тут думать? Я не могу, не имею права уйти из Эзериешей. Будь у меня брат или сестра, кто бы остался с отцом, я бы последовала за тобой. Ну скажи, Алексис, разве тебе здесь хуже, чем на побережье? Земля у нас плодородная. Неплохо проживем. Ты станешь молодым хозяином этого хутора, а он чего-нибудь стоит.