— А маму… маму бомбой… Насмерть… — Он снова впал в забытье.

— Камфору, — бросил Кошуба и открыто, не стесняясь Тони, вытер платком глаза.

Поезд шел на юг…

На Кубани буйно цвели сады. Пышная розовая пена абрикосового и яблоневого цвета затопила хутора и станицы, окутала города. Чуть приметный горьковатый запах был разлит в теплом воздухе.

Лечение Шурика было окончено.

Вместе с сержантом-сибиряком Харичевым, тоже выписавшимся из госпиталя, мальчик шагал по улице небольшого городка к вокзалу.

— Что за штуковина такая? — спросил Харичев. — Вьется вроде как хмель, а лист не похож.

— Это ж виноград!

— Эх, красота какая! — вздохнул сибиряк. — Отвоюемся, у себя такой заведем. Есть небось северный сорт. — Он замолчал, думая о чем-то своем, потом тихо проговорил: — Когда-то еще отвоюемся… Плоховато опять на фронте, снова лезет немец…

— Ничего, — сказал Шурик, — зимой под Москвой и под Ростовом фашистов здорово лупили. И в других местах разобьем!

— Сиди уж, вояка, — улыбнулся сержант. — Разобьем! Без тебя обойдемся. А ты, знай, езжай побыстрей домой.

Лицо мальчика погрустнело.

— Ты чего, малец? — спросил Харичев.

— Дома нет… Маму бомбой убило… Папа воюет, не знаю где.

— Вон как… А знаешь что, малец, поезжай-ка ты к нам в колхоз. Будешь у моего батька жить. У нас в Сибири хорошо! Поезжай.

— Спасибо, не знаю… Мне много куда ехать предлагали. Ребята из детдома приходили, к себе звали. И доктор, который меня в госпиталь привез, начальник санпоезда…

— Это какой? Седой, с орденом?

— Да. Он недавно со своим поездом приезжал, раненых привозил. Он говорит, в детских домах сейчас и так детей много. Надо, чтобы государству сами граждане помогали растить ребят — ну, вот таких, как я.

— А я что говорю? И я то же говорю. Поезжай ко мне в Сибирь.

— Так доктор меня к себе домой посылает. Это здесь недалеко, у него там дочка, уже большая, и сын Вовка.

— Недалеко, говоришь? — с сомнением спросил сержант. — Это плохо, фронт рядом. А если фашисты еще чуток продвинутся, тогда что?

— Тогда, доктор говорит, мы с Вовкой поедем на Сахалин к дяде.

— А чего ж дочь его за тобой не приехала, раз это недалеко? Или сам бы тебя отвез.

— Дочь занята очень. А он как же отвезет, если через три часа санпоезд уходит? А что я, маленький, что ли? Сам доеду. Я даже не хотел, чтоб меня Тоня провожала.

— Какая это Тоня?

— Тоня Карелина. Сестра из нашего отделения.

— А, знаю, знаю! Беленькая такая, большеглазая, росточка маленького.

— Ага, — оживился мальчик. — Она мне операцию помогала делать. Доктор ей за это все свои инструменты для операции подарил. Она мне показывала. В красивом таком чемодане. Говорят, этот чемодан из кожи настоящего крокодила. А что, может быть! Поймали крокодила…

Крокодил мало интересовал сержанта, и он перебил:

— Видишь, какая боевая дивчина! А посмотришь — ничего особенного: малышка и малышка.

— Как ничего особенного? Да если хотите знать, доктор Александр Владимирович говорит, что у нее… ну этот, как его… талант медицинский.

По горячему тону Шурика сержант догадался, что мальчик очень привязан к этой маленькой белокурой сестре.

— Так я ж и говорю, боевая! — в устах Харичева это прозвучало высшей похвалой, и Шурик успокоился.

— Конечно, — подтвердил он. — Тоня меня здесь, в госпитале, выходила. День и ночь от меня не отходила. Она когда… Тс-с, вон идет…

Из дверей вокзала выходила Тоня.

Вместо темно-синей юбки и гимнастерки на ней было легкое крепдешиновое платье и короткий жакетик; пышные густые волосы, обычно забранные под тугую косынку, свободно рассыпались по плечам.

— Ой, какая ты сегодня красивая! — воскликнул Шурик.

Тоня покраснела.

— Здравия желаю, товарищ военфельдшер, — козырнул сержант.

— Здравствуйте, Харичев. Куда вы теперь?

— В Ростов.

— Значит, вам вместе с Шуриком. Идемте, я помогу вам взять билет в тот же вагон, куда взяла Шурику.

— А у вас что, знакомства на вокзале?

— Конечно, я ведь здешняя.

Тоня взяла документы сержанта и отправилась к военному коменданту вокзала. Через пять минут она возвратилась с билетом. Договорившись с Харичевым о встрече вечером, Тоня и Шурик ушли.

Они побывали на Кубани, пообедали у Тони дома и на вокзал пришли перед самым отходом поезда. Харичев ждал их около вагона.

Звонок, у Шурика похолодело внутри. Тоня, не стесняясь окружающих, непрерывно вытирала глаза, и он чувствовал, что сам сейчас расплачется.

Положение спас паровозный гудок. Топя наскоро поцеловала Шурика и толкнула его к подножке вагона.

— Пиши, братик! — крикнула она.

Шурик долго смотрел на удаляющуюся маленькую фигурку. Предательские слезы все-таки вырвались наружу.

Но, войдя в вагон, он сразу повеселел. Купе было заполнено людьми, одетыми в знакомую и любимую с детства синюю форму.

— А, так вот для кого сержант место берег! Ну, проходи, проходи, орел, — приветливо встретили Шурика моряки. — Откуда и куда путь держим?

Шурик ответил.

— Наш, питерский! — воскликнули моряки. — Рассказывай, орел, о Ленинграде!

Спутники Шурика — балтийцы. Перед самой войной их перевели на Черное море. Они дрались в морской пехоте под Одессой, а сейчас ехали на новое формирование в Ростов.

Гордый общим вниманием, Шурик рассказывал балтийцам о налетах фашистов на город, о начавшемся голоде.

Молча слушали моряки. Все это они уже знали от приезжавших товарищей, читали в газетах. Но то, что об этом говорил мальчик, раненный бомбой в каких-нибудь ста метрах от Медного всадника, придавало всему иную окраску.

Шурик видел перед собой суровые лица моряков и впервые не плакал, рассказывая о смерти матери.

Долго стояло молчание в купе.

— А отец где? — спросил старший из моряков, седой капитан первого ранга.

— Он тоже моряк.

— Ну, значит, ты совсем наш, моряцкий, — улыбнулся капитан первого ранга.

— Может, вы его знаете? — с надеждой спросил Шурик. — Леонтьев.

— Командир «Азарта»! Василь Василич! Капитан второго ранга! — раздались возгласы.

— Да! Знаете? А где он сейчас?

Сразу стало тихо.

— Кто не знает на Балтике твоего батю, хлопчик? — проговорил капитан первого ранга. — Нет таких. Все друзья его. А вот где он… — Моряк беспомощно развел руками.

На большой узловой станции сержанту Харичеву и балтийцам надо было сходить.

На прощанье моряки дали мальчику огромный сверток с пачками сахара, конфетами, салом, консервами.

— Это тебе на дорогу, — сказал капитан первого ранга. — А вот здесь, — он протянул мальчику небольшой блокнот, — записаны фамилии наши и адреса: домашние и служебные. Если плохо будет тебе или грустно станет, напиши, всегда поддержим.

После ухода моряков в вагоне стало пустынно и тихо. Шурик слушал перестук колес и думал о том, как много в Советском Союзе хороших людей, которые совсем непонятно почему, за что очень добры к нему, беспокоятся о его судьбе. Мальчик вспомнил солдат, подобравших его раненного, вспомнил доктора Кошубу, Тоню, других врачей и сестер. Как заботливо ухаживали они за ним!.. Сержант Харичев уговаривал ехать к нему в Сибирь… А эти моряки, которых он впервые увидел несколько часов назад и которые стали близкими и родными! А раненые в госпитале! Сейчас Шурик уже не сомневался, что и Галя и Вовка Кошуба окажутся такими же простыми, сердечными.

Незаметно для себя он заснул.

Во сне он стонал и ворочался. Старый проводник, отказавшийся от пенсии и возвратившийся на транспорт как только началась война, несколько раз подходил к нему и поправлял одеяло.

Поезд пришел в город рано утром. На вокзале Шурика никто не встретил. Мальчик растерянно огляделся. Может быть, дети Кошубы недовольны, что он к ним едет, и лучше было пойти в детдом или остаться у Тони? Но раздумывать было уже поздно. Шурик медленно побрел к воротам с надписью «Выход в город».