ШИРОКОВ: Почта была?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Была.

ШИРОКОВ: Нет?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Нет. Ничего нет… Открытка от Измайловых. На столе. И — газеты.

ШИРОКОВ: Бог с ней. И всё?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Всё.

ШИРОКОВ (садится и задумчиво покручивает циркуль): Саша, каким числом датировано последнее письмо?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: От Бори?

ШИРОКОВ (слегка раздраженно): Ну, а от кого же?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что ты?

ШИРОКОВ: Ах устал я, знаешь. Прости.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Семнадцатым августа… Постой. Сегодня воскресенье?… Ну да, ровно три недели… Чаю хочешь?

ШИРОКОВ: Нет спасибо (берет со стола газету и лениво перелистывает ее). Вот еще новый фортель наши затевают…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что такое?

ШИРОКОВ: Арестован в Праге американский журналист… Какой-то Юджин Смит. И, конечно, обвиняется в шпионаже… Теперь будут судить, шуметь… Как это скучно (отбрасывает газету).

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Вот сам говоришь, что устал. По праздникам работаешь. Мало завода — так еще дома?…

ШИРОКОВ: Гонят, Саша, как на пожар. Сам замучился и конструкторов замучил. Кстати, мои танки теперь будут называться не просто «Ш», а «ФШ» — так министр приказал. Звучит, как «вша». И весь завод мгновенно окрестил мою последнюю модель «ВША-45»… И расползутся со временем мои «вши» по всему миру, и под их гусеницами исчезнут остатки монархий, республик, демократий. Всё подомнут под себя… Да что там демократии — людей, людей давят!

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: А ты не думай об этом.

ШИРОКОВ: Да ведь как не думать-то?… Старею, оглядываюсь назад, на прошлое… Как-то и труд стал мне не радостен, любимый труд. Одна радость — семья: ты, дети… Вот и всё.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Да что у тебя за мысли появились в последнее время?

ШИРОКОВ: Не выходит у меня из головы один разговор с простым мужичком, с бакенщиком. Рыбу

мы ловили — ну вот, в августе-то, когда я на Волгу ездил… «А что, — говорит, — верно ли, Федор Федорович, что теперь есть такая бомба, что ежели ее на Самару бросить, то только пепел останется?» «Верно», — говорю. «А кто же ее выдумал?» — спрашивает. «Да вот, — говорю, — нашлись такие мудреные головы». А он подумал-подумал, вздохнул и говорит: «Эх, поставил бы я всех этих мудреных к забору и шарахнул бы по ним этой самой бомбой»… (слышен стук костылей).

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Алеша идет… Поведение Елены мне не нравится.

ШИРОКОВ: Да-а… Лена как-то… (входит Алеша, берет из вазы яблоко, молча жует). Сыграем в шахматы, что ль, Алеша?

АЛЕША: Не хочу… От Бориса есть что?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Нет.

АЛЕША: Наверно, какое-нибудь спецзадание… Отец, что решил с пушкой? Увеличиваешь калибр?

ШИРОКОВ: Да, хочу увеличить. Видишь ли, вес танка позволяет…

АЛЕША (перебивая): Лучше б ты броню усилил…

(Неприятная длинная пауза. Алеша жует яблоко. Широков встает и молча уходит).

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Алеша, ты жесток. (Пауза) Алеша, ты жесток. Откуда это у тебя?

АЛЕША: Всё оттуда же…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Но причем тут папа? Что за дикая логика? Ты хоть на секунду представь себя на его месте. Что он должен чувствовать, когда…

АЛЕША: Представьте себя на моем месте.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: (вглядываясь). Ты выпил?

АЛЕША: Да.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Где?

АЛЕША: А это уж позволь мне знать.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: С папиным шофером? С Гаврилой?

АЛЕША (напевая уходит): Если Ленке звонить будут — всё равно кто — позовите меня (уходит).

(Пауза)

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (зовет): Федя! (громче) Федя!

ШИРОКОВ (входит делано-весело): Ты звала меня? (долго смотрят друг на друга. Понимают. Он подходит, обнимает ее за плечи, молчание). За что он меня, Саша? За что?…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Не обращай внимания. Он выпил.

ШИРОКОВ (гневно): Где?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Наверно, с Гаврилой. Тот ему всё подсовывает… Сколько раз просила…

ШИРОКОВ: Я ему… (бежит в сад).

ГОЛОС ШИРОКОВА: Гаврил!

ГОЛОС ГАВРИЛЫ: Ага!

ГОЛОС ШИРОКОВА: Я тебе сколько раз приказывал… Зачем Алеше водку даешь?

ГОЛОС ГАВРИЛЫ: Да я не давал…

ГОЛОС ШИРОКОВА: Врешь! Смотри, чтобы это было в последний раз!

(Широков входит одновременно с появившимся Алешей).

АЛЕША: Ты зачем его?

ШИРОКОВ: Не твое дело! Еще выгоню в шею!

АЛЕША: Не смей трогать его!

ШИРОКОВ: Не твое, говорю, дело!…

АЛЕША: Меньше всего — твое! Строй свои мясорубки и не вмешивайся в чужие дела!

ШИРОКОВ: Алексей, замолчи!

АЛЕША: Я не мальчик, и ты мне не указка!

ШИРОКОВ: Замолчи, говорю!

АЛЕША: А-а ну вас совсем… (уходит, Александра Сергеевна утирает слезы).

ШИРОКОВ: Ну, будет, будет, Саша… Нервничает парень… Будет… будет… (взволнованно расхаживает по комнате). Да-да, растили, учили… А знаешь, ведь дети-то у нас в общем замечательные! Замечательные огоньки-то наши… (пауза). Где Наташа с Женей?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: В исторический ушли… Нет, постой, в Третьяковку.

ШИРОКОВ: А ведь тут любовью пахнет.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что ж… мне Женя нравится.

ШИРОКОВ: И мне… Честный, интеллигентный и, по-видимому, порядочный человек.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Да, забыла тебе сказать: Наташу вызывали вчера на бюро ячейки и сделали строгий выговор по комсомольской линии…

ШИРОКОВ: Это еще за что?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что собрания стала пропускать… «отлынивает», как они выразились, от общественной нагрузки в университете.

ШИРОКОВ: Какие уж тут собрания и общественные нагрузки, коли девка влюблена по уши… Вот дураки: скоро и любить запретят. Впрочем, отчасти уже запретили. Этот закон о браках с иностранцами…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Потом стали придираться к ее последнему докладу о Достоевском: и то не так, и это не так… Одним словом выговор.

ШИРОКОВ: Эх, разозлюсь, я, кажется, в конце концов… Сколько у нас дикого, глупого, жестокого… Неужели они думают, что оттого, что насильно засунули мне красную книжку в карман, что нацепили генеральскую форму, что задарили орденами, — неужели они думают, что от этого я буду молчать, когда они делают глупости?…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Федя, тише, пожалуйста… Ведь и у стен есть уши.

ШИРОКОВ: Да, пошли они к чорту, и плевать мне на их МГБ, МВД, НКВД… До меня у них руки коротки… Я им нужен, как воздух. Вот подожди: у нас осенью совещание в Кремле с членами правительства, и я доложу прямо Молотову. Или вот немедленно позвоню министру и попрошу дать взбучку этим умникам… Бот сейчас возьму и позвоню!

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (с улыбкой): Сегодня воскресение (слышен шум подъехавшей машины). Кто это, наши?

ШИРОКОВ: Они… (Телефотый звонок. Широков берет трубку). Да… кажется дома, сейчас позову.

АЛЕША: Кого?

ШИРОКОВ: Кузьмича (кричит) Аполлон Кузьмич! К телефону!

ГОЛОС КУЗЬМИЧА: Иду.

ШИРОКОВ: Я еще немножко поработаю, а ты — хочешь — посиди возле… Тут ребята приехали, Кузьмич придет.

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Пойдем (уходят. Входит Кузьмич. С веранды входят Наташа и Климов).

КУЗЬМИЧ (в телефон): Пал Палыч… Готов, конечно, готов… И черви есть. Выхожу. Будьте здоровы.

НАТАША (обнимает Кузьмича): Аполлон Кузьмич! Женя, вы любите Кузьмича?

КЛИМОВ: Очень… Аполлон Кузьмич, я всё хотел спросить вас: в каком вы родстве с Наташей?

КУЗЬМИЧ: В довольно близком. Мой батюшка был незаконнорожденный сын сапожника Чечкина, а сапожник Чечкин доводился двоюродным братом дедушки Федора Федоровича… Так вот как тут?

КЛИМОВ: Тут трудно сразу сообразить.

НАТАША: Я иногда зову его дядей.

КУЗЬМИЧ: Прошу прощения, мне пора на рыбалку (уходит).

КЛИМОВ: Замечательный у вас дядя.

НАТАША: Да, потешный. Сердце у него золотое… Так вот, Женя, я хочу закончить: почему я не люблю современной живописи. Мне всегда кажется, что бездарные люди свою творческую беспомощность прикрывают какими-то необычными, надуманными, бьющими на эффект формами. Ведь изображать просто — трудно. Простота свойственна только большому таланту.