КЛИМОВ: Вы правы, Наташа. Но я хочу сказать вот о чем: искусство, всякое искусство, в том числе и живопись, всегда шло в ногу со своей эпохой. Эпоха же требует своих форм… Другие идеи, другие задачи. Да, наконец, и самый ритм жизни другой. Ну, например, сколько лет писал Суриков свою «Боярыню Морозову»?

НАТАША: Кажется, семь.

КЛИМОВ: Ну, вот. Какой же художник в наше время может себе позволить такую роскошь — писать одну картину семь лет? Вот жизнь и начинает диктовать свои условия и, в так называемом модерном искусстве есть своя закономерность и оправданность, в идее-то; хотя целиком я его не принимаю.

НАТАША: Вы часто посещали выставки в Америке?

КЛИМОВ: Почти ни одной не пропустил. Для меня всё было ново. И картины и люди, посещающие выставки. Помню, на одной из таких выставок, году в сорок седьмом, я познакомился с американским журналистом Юджином Смитом — и вступил с ним в спор, защищая наши, конечно, взгляды на искусство. И зна- ее, что меня тогда уже поразило?

НАТАША: Ну-ка?…

КЛИМОВ: Не взгляды его — они довольно сумбурны, — а его отношение к искусству. Отношение человека, которому никогда не придет в голову мысль о том, что…

НАТАША: Что?…

КЛИМОВ: Искусство можно оградить какими-то рамками… что…

НАТАША: Я вас поняла, и очень хорошо поняла. Вы говорите о свободе.

КЛИМОВ: Вот именно.

НАТАША: Вам понравилась Америка?

КЛИМОВ: Вы уже как-то спрашивали… Там много хорошего.

НАТАША: И много плохого?

КЛИМОВ: Есть и плохое.

НАТАША: Вы бы поехали еще раз? (садится за пианино и тихо наигрывает).

КЛИМОВ: Поехал бы. Но навсегда — нет.

НАТАША: Почему?

КЛИМОВ: Я слишком русский для Америки. И очень люблю мою родину.

НАТАША: Родина! Милая родина! Слово-то какое: Ро-ди-на! Как это хорошо! Но вас могут еще послать?

КЛИМОВ: Конечно, могут. Не в Америку, так в Англию (он стоит за ее спиной, она наигрывает). Только теперь это всё сложнее… Дело в том, что теперь сложнее…

НАТАША (настораживается):: Почему сложнее?

КЛИМОВ: Я люблю теперь родину вдвойне… втройне… вдесятеро, потому что…

НАТАША (перестает играть, тихо): Потому что? (повертывает голову и смотрит снизу вверх на Климова. Он наклоняется и целует ее). Женя… Когда?…

КЛИМОВ: Да в тот день, когда я вошел в этот дом…

НАТАША: И я тогда же… Так всё неожиданно… Я никогда не забуду, как ты сказал, помнишь? «Нет, я ничего не привез»… Это так мне понравилось.

КЛИМОВ: Зато…

НАТАША: Молчи… Пойдем, пойдем!… Алеша идет!

КЛИМОВ: Куда?

НАТАША: Ну, а я откуда знаю? Куда-нибудь… Куда-нибудь. В сад! (уходят в сад).

(Входит Алеша, подходит к телефону, снимает трубку, снова кладет ее).

АЛЕША: Никого и ничего (заглядывает на кухню) Вера!

ГОЛОС ВЕРЫ: Что вам?

АЛЕША: Вера, зайди.

ВЕРА (входит, в руках у нее свежевыстиранная рубаха): Что вам?

АЛЕША: Ох, какая ты сегодня нарядная, красивая!

ВЕРА: Не подлизывайтесь, нечего…

АЛЕША: Вера, где это там… спрятано? Стаканчик.

ВЕРА: Алеша, зачем? Вот я вам рубашку погладила. Переоденьтесь. Что вы в грязной-то ходите?

АЛЕША: Я не просил чистой рубашки.

ВЕРА: Я сама.

АЛЕША: Ну, давай твою рубашку. Впрочем, на чорта она мне!…

ВЕРА: Так я снесу… Вам трудно. Я сама снесу…

АЛЕША (как бы о чем-то догадываясь): Вера… (Она не отвечает).Тебе жаль меня?… Что ж молчишь? Жаль, говорю, что ль?

ВЕРА: Ах не то… совсем не то.

АЛЕША: А что ж?

ВЕРА: Совсем не чо… (закрыв лицо, убегает на кухню).

АЛЕША: Ах, вот какие отношения! Героем прислуг становлюсь! (кричит). Вера! Верка! Рубашку, чорт тебя совсем!… (входит Широков и Александра Сергеевна).

ШИРОКОВ: Ты что шумишь?

АЛЕША: А то, что у нас в доме рубашки свежей не допросишься. Жена где-то шляется… Прислуга распустилась. По неделям белья не меняю…

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Да белья сколько хочешь. Где Вера? (уходит на кухню. Радостные, счастливые входят из сада Наташа и Климов).

НАТАША (таинственно, весело): Папа, Алеша, а мы вам что-то скажем…

ШИРОКОВ: Догадываюсь…

НАТАША: Папа! (обнимает отца).

АЛЕША: (мрачно): Втрескалась.

КЛИМОВ (взволнованно): Федор Федорович…

АЛЕША: Жень, эй, слушай, Жень! И охота тебе в это дело встревать?

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (входит с рубашкой и письмом в руках): Тут письмо. Вера, оказывается, забыла в кухне… Она такая невнимательная стала. Я без очков не вижу.

НАТАША (радостно): Это от Бори! Давай скорее! (Разрывает конверт, растерянно). Нет, не от него… (И вскрикивает). Убили!… Борю убили!…

ЗАНАВЕС

Хорошо обставленный следовательский кабинет начальника Особого отдела МВД на Лубянке. Северцев сидит за письменным столом, ищет что-то в бумагах.

СЕВЕРЦЕВ: Ччорт!… да где же она?… Ага… (быстро просматривает какую-то бумагу; снимает трубку одного из телефонов). Министра, пожалуйста… Нет, по третьему проводу… Алло! Министра, пожалуйста… Начальник особого отдела, полковник Северцев… Спасибо… Здравствуйте, товарищ министр. Да… Согласно вашему распоряжению, докладываю о ходе дела № 17-14. Прага: «Арестованный Юджин Смит по-прежнему требует предъявления обвинения. Идет подготовка свидетелей.»… Мой доклад: по всем данным, операция по изъятию чертежа из конструкторского бюро прошла нормально. Обвиняемый Климов будет допрошен сегодня. Свидетели Понамарчук и Голикова подготовлены. Свидетель генерал-майор Широков вызван сегодня по индексу 65. Свидетельница Наталья Широкова вызвана по тому же индексу. (пауза). Да… Ага… Есть, товарищ министр… До свиданья… (кладет трубку). Очень хорошо… Очень хорошо (на столе вспыхивает красная лампочка). Войдите!

РАСШИВИН (входит):,Товарищ полковник, свидетель генерал-майор Широков по делу 17-14 прибыл.

СЕВЕРЦЕВ: Хорошо (в телефон). Дайте зал… Зимин… Говорит Северцев. Зимин, подымите генерал- майора Широкова вторым лифтом. Помните — абсолютная корректность (кладет трубку). Дело-то как будто хорошо оборачивается, майор.

РАСШИВИН: Так и должно быть…

СЕВЕРЦЕВ: Сейчас говорил с министром. Джентльмены подняли такой шум и в печати и по радио в связи с арестом Смита — хоть святых выноси.

РАСШИВИН: А не перейдет этот шум, некоторым образом, в ультиматум?

СЕВЕРЦЕВ: Да будет вам! Чтобы раскачать общественное мнение демократов и вызвать их на ультиматум, нужен не арест Смита, а атомная бомба на Вашингтон. Проглотили они и берлинскую блокаду, и кардинала Минценти, и сбитый самолет над Балтикой, проглотят и Смита…

РАСШИВИН: А глупы они все-таки, полковник.

СЕВЕРЦЕВ: Не в этом дело. Демократия — отжившая форма государственной системы. Слишком тяжеловесная для нашей эпохи… Эх, не готовы мы еще, майор, к «последнему и решительному». Нам бы десяточка два водородных бомб — мы бы без всяких ультиматумов в одну бы ночь оставили от Америки лишь географическое понятие. А потом — предъявляй нам ультиматум.

РАСШИВИН: Значит, джентльмены заныли по всему миру об аресте-то.

СЕВЕРЦЕВ: Отчаяннейшим образом. Что ж: наше дело, как говорится, правое. Их подзащитный оказался шпионом, а со шпионами и они не церемонятся. Вспомните дело Губичева… Так с «пересадкой» чертежа всё обошлось благополучно?

РАСШИВИН: Идеально (пауза). Да-а, Климов попал в историю…

СЕВЕРЦЕВ: По совести говоря, майор, мне его жалко. Но уж больно удобен он — лучшего не найдешь. А когда творятся большие дела — с судьбой единиц считаться не приходится.

РАСШИВИН: Да и парень-то он шаткий. Пребывание в Америке кое в чем пошатнуло его. Сами знаете. Такие со временем, если попадают в заграничную командировку — тягу дают. А мы — отвечай за них… Нет, а старик-то!