Такие длинные и хорошо продуманные речи не часто удавались Хейльману. Он был прямо-таки горд этим. И чтобы не дать мальчишкам опомниться и возразить, продолжал:

— Сейчас я незаметно проберусь в город, проверю, все ли спокойно. Через десять минут вернусь, и тогда — по домам! Пока не вернусь — не трогаться с места, а потом все мы с шиком смоемся. В этом тоже есть кое-что интересное!

Унтер-офицер Хейльман извлек из рюкзака штатскую куртку и натянул ее поверх кителя, из чего можно заключить, что этот тяжелодум заблаговременно подготовился к превратностям судьбы. И все же он допустил просчет.

Едва он прошел перекресток, расположенный у самого моста, и сделал несколько шагов по направлению к старому городу, как в воротах, мимо которых он намеревался проскочить, раздался стук кованых сапог. Две пары неподвижных оловянных глаз из-под нависших касок уставились на него в упор. Блеск двух металлических блях ослепил его. «Полевая жандармерия, — подумал Хейльман. — Значит, конец».

Он показал свои документы, вынужден был показать.

— Почему в штатском? — с каменным лицом спросил один из жандармов.

— Хотел заблаговременно смыться, не так ли? — съязвил другой.

Хейльман шел между ними и лихорадочно думал. Он думал не о спасении собственной жизни. Все его мысли были о мальчиках там, на мосту. Голова раскалывалась.

«Господи! Как мне сообщить им? Что бы такое придумать? Надо что-то придумать… Надо что-то придумать».

Его кулак пришелся прямо по переносице одному из жандармов.

Потом Хейльман изо всей силы ударил его в живот коленом. Но со вторым совладать не удалось, и тогда унтер-офицеру Хейльману осталось только одно — бежать, бежать, изо всех сил бежать!

Первая пуля, пущенная из «вальтера», прожужжала совсем рядом, ударилась о стенку и врезалась в штукатурку. Стараясь увернуться от пуль, он бежал петляя.

«Я как заяц, совсем как заяц!» И тут же почувствовал тупой удар в спину, попытался бежать дальше, но отнялись ноги. Он рухнул на мостовую. Из последних сил еще попытался приподняться на локтях, а потом затих. Унтер-офицер Адольф Хейльман был мертв.

В его бумажнике жандарм нашел удостоверение личности, расчетную книжку, восемьдесят восемь марок, медальон в серебряной оправе с изображением мадонны и карточку белокурой девушки в купальном костюме. Бумажник с документами и медальон жандарм засунул в карман своей длинной шинели. Карточку долго рассматривал при свете карманного фонарика.

— Шикарная девчонка, — сказал он. Потом вспомнил про товарища, который скрючился у стены и стонал, держась за живот.

Семь мальчиков на мосту ждали своего унтер-офицера.

— Стреляют, — сказал Хорбер, и все прислушались. Дважды раздался этот глухой раскатистый звук.

— Должно быть, кто-нибудь застрелился, — прошептал Мутц и почувствовал, как по спине у него забегали мурашки. Но Шольтен считал, что все это вздор. Правда, и у него на душе было не веселее, чем у других. Проклятье! Когда Хейльман вернется?

Неприятно чувствовать себя всеми забытыми, торчать на мосту и ждать. Начало рассветать. Из-за холмов на востоке забрезжил свет. Дождь немного утих.

— Неужели Хейльман нас бросил?.. — пробормотал Мутц.

— Хейльман не мог нас бросить, слышишь, ты, размазня!

«Шольтен бывает иной раз чертовски груб, — подумал Мутц, — уж нельзя и слова сказать!» Но Хейльман все-таки бросил их. Десять минут превратились почти в два часа, и семеро на мосту снова заспорили: сбежал Хейльман или его где-то задержали.

Наконец спор оборвался. Он не имел никакого смысла, ведь никто ничего не знал. К тому же — это было теперь не так важно. Уже совсем рассвело, а при дневном свете все представлялось не таким страшным, как в темноте. Разрядил атмосферу Хорбер. Он обратился к «команде»:

— Ребята, про завтрак-то мы забыли!

Все рассмеялись, кое-кто с любопытством наблюдал за попытками Хорбера расправиться с консервной банкой при помощи штыка. Дважды штык соскользнул, один раз Хорбер уколол себе палец.

— Друзья! Я истекаю кровью. Несите меня в лазарет.

Они давились со смеху, они резвились, словно на прогулке. Послышался звук мотора. Шольтен прислушался:

— Помолчите минутку!

Теперь вслушивались все. От веселья не осталось и следа.

Шум мотора доносился не с запада, а со стороны старого города. И как тогда, ночью, на мост въехала машина и, резко затормозив, остановилась возле них. Генерал на этот раз сидел впереди, рядом с шофером, двое сопровождающих — сзади.

Мальчики вскочили, старательно, как их учили, встали по стойке «смирно». Шольтен, заикаясь и сильно покраснев, отрапортовал. Генерал жестом остановил его:

— Где унтер-офицер?

Шольтен молчал, но Мутц, преисполненный усердия, доложил:

— Он ушел, господин генерал!

И в ту же минуту понял, что предал Хейльмана (тьфу, черт, «команда» никогда не простит ему этого!), и, не растерявшись, пояснил:

— Господин унтер-офицер пошел позаботиться о боеприпасах.

Мутц лгал совершенно гладко, совершенно невозмутимо, но вдруг его проняло: «Обмануть самого генерала! Это даром не проходит!»

Генерал был краток, немногословен, деловит:

— Давно ли он ушел?

Мутц побледнел:

— Примерно два часа назад, господин генерал!

Генерал задумался, и Мутцу показалось, что он похож на Наполеона с картинки из учебника истории. Не хватало только пряди на лбу. А генерал все думал, и вдруг на. его лице появилась усмешка, появилась и тут же исчезла.

Он повернулся к машине:

— Шлопке!

— Слушаю, господин генерал!

Человек, сидевший на заднем сиденье слева, выпрямился. Он ел глазами начальство.

— Выходите сюда, Шлопке! Вы примете все это хозяйство! — Та же усмешка на лице. — Не так-то уж плохо повоевать немного, пусть за час до конца войны, не правда ли, Шлопке?

— Так точно, господин генерал! — ответил Шлопке подобострастно, а про себя подумал: «Черта с два!»

С легкостью гимнаста спрыгнул он на мостовую.

— Вы должны удержать мост, Шлопке, понятно?

Генерал говорил тихо, потом громче:

— Посмотрите, какие великолепные парни. Несколько тысяч таких орлов, и мы могли бы еще выиграть войну, Шлопке!

Мальчики покраснели, на этот раз от гордости и волнения. Они удержат мост. У них снова есть унтер-офицер. Правда, его зовут не Хейльман, а Шлопке, но назначил его сам генерал.

— Желаю удачи, молодцы, я надеюсь на вас, — сказал им генерал и уехал.

— Чтоб тебя кондрашка хватил, старый черт! — прошептал ему вслед Шлопке.

Затем разъяренно:

— Чтоб ты подох, каналья!

Семеро доверчиво сгрудились вокруг нового унтера. А тот держал «патриотическую» речь.

Тем временем генерал подъехал к крестьянскому домику в четырех километрах восточнее городка, вошел в низкую комнату и принялся разглядывать большую карту на стене. Он стоял, широко расставив ноги, и размышлял. Затем взял мягкий красный карандаш и обвел какое-то место на карте.

Он стал генералом потому, что был способнее своих товарищей по военному училищу.

Он был чистюля и терпеть не мог «скользких типов». Приходится, конечно, иметь дело с подобными молодчиками, они бывают нужны, но так и подмывает при первом же удобном случае дать им пинка в зад.

Генерал не без удовольствия думал о Шлопке. Если бы не этот Шлопке, генерал забыл бы про мост, приказ-то ведь отдан, и мост перестал для него существовать. Он вспомнил о семи мальчиках. На какую-то долю секунды ему стало не по себе, но в его мозгу сработала какая-то пружинка и вытолкнула эту мысль. Семь человек. Хорошо. Отлично. Подростки, совсем еще дети. Им, конечно, на этом мосту придется не сладко. Но у них есть честолюбие, гордость, а что такое настоящий страх, им еще невдомек. И слава богу. Они примут на себя первый удар американских частей, а это означает — генерал посмотрел на часы, — это означает выигрыш во времени по меньшей мере в два часа.