«Ведь решал не я один, — думал он. — Я стал старостой еще при японцах, и сейчас я заместитель. Уже больше года как мне приходится постоянно упускать заработок. Ведь я бедняк, у меня пять ртов и всего три му земли на косогоре. Без поденщины мне не прокормиться, а при переделе мне ничего не досталось. У Цзян Ши-жуна всего вдоволь, человек он умный, что тут плохого, если он побегает по общественным делам? А теперь говорят, что я передал рукоять меча в руки врагу… Чепуха! Цзян Ши-жун не посмеет и пошевелиться. Ведь до сих пор он во всем нам послушен. Да и я не дурак, меня не проведешь!»

Чжао Дэ-лу вспомнил, как Цзян Ши-жун, зная о его нужде, потихоньку, через подставное лицо, дал ему взаймы два даня зерна. Если бы не это зерно, его семья давно бы голодала.

В кооперативе оказался и Цянь Вэнь-ху, человек скромный и честный.

Целый десяток лет проработал он батраком, но теперь вынужден был перейти на поденщину, так как после освобождения никто больше не держал постоянных батраков. Всем было известно о его дальнем родстве с Цянь Вэнь-гуем, но знали также, что они не в ладах: о Цянь Вэнь-гуе даже родственники отзывались дурно.

Тем временем спор между активистами разгорался все сильнее. Ли Чан не соглашался с Жэнь Тянь-хуа, но резко возражал Чжан Чжэн-дяню, обвинившему всех в мягкотелости.

— Вот увидишь! — кричал Ли Чан. — Теперь мы не те, какими были в прошлом году. Тогда Сюй Юу сам удрал в Пекин, и семья его уехала. С кем же было бороться? Предков его обвинять? Весной накинулись на старого Хоу. Сам Хоу лежал больной, сын у него малолетний. Взяли с него сто даней зерна и на этом покончили! Эй, Чэн Жэнь! Ты ведь председатель Крестьянского союза, вот и скажи: с кем нам теперь бороться?

— Будем ли мы только землю делить или за все рассчитаемся? — добавил Чжао Цюань-гун.

— Земельная реформа — это, прежде всего, конечно, передел земли. Но без борьбы не обойтись, — ответил Чэн Жэнь, вспомнив суд в Мынцзягоу.

— Какая же реформа без борьбы? — уверенно вставил Ли Чан.

— Но ведь в Мынцзягоу был помещик-злодей, а у нас нет насильников, нет даже крупных помещиков, — подал голос Чжан Чжэн-дянь. — Вот и в деревне Байхуай у помещиков было по нескольку сот цинов[18] земли. Было из-за чего бороться. Там еще и до передела не дошло, а сколько шелковых одеял очутилось на канах у тамошних активистов! — с явной завистью воскликнул Чжан Чжэн-дянь и, наклонившись к мрачно насупившемуся Чжао Дэ-лу, зашептал:

— Да, наша деревня освобождена, но разве мы, коммунисты, можем чувствовать себя вольно, как рыба в океане? У нас семьи. Из своей деревни нам не уйти. Обидим всех богачей, восстановим их против себя… А вдруг Восьмая армия не удержится? Пришлые люди быстро скроются. А мы куда денемся? Будем метаться, как гольцы в высохшем пруду.

Чжао Дэ-лу с презрением слушал его. «Трусишь! Ну, и не брался бы, — думал он, — колеблющихся нам не надо». Но вслух своего мнения не высказал.

Чжан Чжэнь-дянь знал, что товарищи не одобряют его женитьбы на дочери Цянь Вэнь-гуя, считают, что Цянь Вэнь-гуй поймал его, в ловушку. А ему самому казалось, что они несправедливы к его тестю. Цянь Вэнь-гуй — вовсе не реакционер. И не помещик. У него даже сын в Восьмой армии. Почему же ему, Чжан Чжэн-дяню, нельзя было жениться на его дочери? Пройдет несколько лет, и Цянь И получит большой чин. А что они тогда скажут?

Опасаясь нападок, он то прикидывался крайним левым, то отмалчивался, изливая свою злость за спиной активистов.

Ли Чан настойчиво повторял:

— С кем же нам теперь бороться?

Все были в затруднении. Богатеев выходило то слишком много, то слишком мало. У всех на языке было одно имя — «Цянь Вэнь-гуй», но никто не решался произнести его в присутствии Чжан Чжэн-дяня.

А тот вдруг решительно заявил:

— Нечего голову ломать! Выберем самого богатого! Эх, сладок хлеб у Ли Цзы-цзюня! Вы что? Онемели? Разве Дун из бригады не объяснил нам, что нужно уничтожить феодальных эксплуататоров-помещиков? Завтра же его арестуем, а на послезавтра назначим общественный суд.

Ли Чан снова возразил:

— Вырывать сорняки, так с корнем, бороться со злодеями, так начинать с главного. Я не потому защищал Ли Цзы-цзюня, что мы с ним одного рода. Он, конечно, богат. Но разве он нам в чем-либо перечит? Разве он посмеет нас тронуть? Разве он побежит на запад, если прикажем ему идти на восток?

Но Чжан Чжэн-дянь накинулся на него:

— По-твоему, нам нужно защищать помещиков, а не бороться с ними? Что? Бороться можно только с Сюй Юу? В Пекин, что ли, поехать за ним? Ты говоришь, мы боимся Сюй Юу? Ладно! Раздобудь его нам! Увидишь, что мы из него сделаем!

— Тьфу! Что напрасно болтать! — не выдержал и Чжао Цюань-гун. — Довольно выгораживать помещиков! Довольно поблажек тем, кто живет несправедливостью, кто притесняет крестьян!

Оба спорщика сорвались с мест и бросились к Чжао Цюань-гуну, а тот спокойно сказал:

— Каждый сам знает, что у кого болит.

Чтобы прекратить спор, Чжао Дэ-лу поставил на обсуждение новый вопрос: не перейти ли активистам временно на общественное питание? И в других деревнях пользовались общим котлом на время реформы. Да и в Теплых Водах в прошлом году, когда рассчитывались с помещиками, установили несколько котлов. Люди тратили гораздо меньше времени на обед, чаще виделись друг с другом, и всегда были под рукой.

Но и этот вопрос вызвал споры.

Чжан Чжэн-дянь был за общий котел: актив заседает день и ночь, ополченцы несут патрульную службу круглые сутки. Деревня Байхуай может послужить хорошим примером. Там пятьдесят-шестьдесят человек питаются вместе, и это не вызывает лишних расходов. В общий котел идет все, что найдется в хозяйствах. А почему не сдать в общественную кухню часть трофеев, отобранных у помещиков?

Чэн Жэнь решительно возражал Чжан Чжэн-дяню: это было бы растратой народного имущества. Активисты заседают, но ведь на собрания ходят все крестьяне; правда, народное ополчение несет патрульную службу, но ведь всем еще предстоит воевать. Трофеи принадлежат народу, и активисты не вправе к ним прикасаться.

Все поддержали Чэн Жэня, и Чжан Чжэн-дянь злобно надулся:

— Только и умеете говорить красиво. Посмотрим, Чэн Жэнь, что тебе достанется при переделе? Получишь ли хоть клочок земли!

— А ты только и знаешь, что идти против всех, — вступился Ли Чан. — Ясно, что у тебя на уме, ты стараешься кого-то выгородить!

Чжан Юй-миню давно уже хотелось войти и принять участие в спорах. Но он еще не решил для себя основного: с кого начать борьбу? Он не обсудил вопроса с прибывшими товарищами, как-то оробел перед ними и не сумел сойтись с ними поближе. Невольно ему вспомнился товарищ Чжан Пинь из уезда, который появился у них еще при японцах и первый поднял их на борьбу с помещиками. Чжан Пинь сумел прекрасно разобраться в делах деревни и завоевал полное доверие всех крестьян, как и самого Чжан Юй-миня.

Чжан Юй-минь уже шагнул было в комнату, но его задержал Лю Мань, который тоже остался здесь у входа в кооператив, прислушиваясь к спорам. Схватив одной рукой Чжан Юй-миня за плечо и размахивая другой, он возбужденно заговорил, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами:

— Третий брат! Если уничтожать злодеев, надо начинать с головы. Хочешь есть, начинай с ореха, не ищи плода помягче. Тебе решать! — крикнул он и стал бить себя в грудь кулаками. — Посмотрим, чего ты стоишь! — И не дожидаясь ответа, он пошел к воротам.

Чжан Юй-минь растерялся было от выходки Лю Маня, но быстро пришел в себя и бросил ему вдогонку:

— Что раскричался? Обидели тебя? Дай сдачи! Врагу отомсти. Выкладывай, что у тебя случилось! Еще не известно, чего ты сам сто́ишь! — И Чжан Юй-минь решительно шагнул через порог.

— Третий брат! Проходи сюда, к нам! — Он сразу оказался в центре внимания.

— Мы все здесь члены партии? Не так ли? — начал он.

— Разве об этом сейчас идет речь? — раздалось с разных сторон.