С приезжими остался один Ли Чан. Он отвязал от мешка хуцинь и, настраивая его, стал расспрашивать Ху Ли-гуна, умеет ли тот петь шэньсийские песни.

Вэнь Цай подошел к раскрытой двери и выглянул во двор. Уже темнело; двор был пуст, в кухне напротив суетились старик с женой и сыном, раздувая огонь мехами, лампа тускло светила сквозь пар, поднимающийся над котлом.

Вэнь Цай снова вернулся в комнату и, стараясь рассеять неприятное чувство, вызванное уклончивым ответом Чжан Юй-миня, подозвал старого Дуна. Дун что-то писал, лежа на кане. Старый батрак гордился тем, что, вступив в партию, научился грамоте и теперь умел сам писать письма. Все хвалили его за это. При первой возможности он принимался писать, никогда, не забывал брать с собой бланки профсоюза и собственную печать. Но он не прочь был и поговорить, если к тому представлялся случай.

Когда Чжан Юй-минь вернулся, все уже сидели за ужином. Молча покуривая, он присел сбоку к столу. Ян Лян попенял ему за излишние хлопоты, за белую муку. От раскрытой волосатой груди Чжан Юй-миня несло потом, но Вэнь Цаю почудился и запах вина. В его памяти сразу всплыл рассказ секретаря районного комитета о том, что одно время Чжан Юй-минь, заразившись дурным примером, пил и играл в кости; но Вэнь Цай намеренно пренебрег другой, положительной характеристикой Чжан Юй-миня как секретаря партийной ячейки в Теплых Водах: батрак, дельный работник.

После ужина Ян Лян и Ху Ли-гун предложили поговорить об обстановке в деревне, еще не совсем ясной им, несмотря на общую оценку, которую дали ей секретарь районного комитета и старый Дун. Чжан Юй-минь и Ли Чан выразили свое согласие, но Вэнь Цай нашел собрание слишком малолюдным и предложил ввиду серьезности вопроса созвать весь актив.

— Надо идти вместе с народом, — пояснил он. Чжан Юй-минь и Ли Чан отправились на розыски. Скоро все восемь активистов оказались в сборе: заместитель старосты Чжао Дэ-лу, милиционер Чжан Чжэн-дянь, командир отряда народного ополчения Чжан Чжэн-го, председатель Крестьянского союза Чэн Жэнь, председатель местного профсоюза батраков Цянь Вэнь-ху, заведующий орготделом партийной ячейки Чжао Цюань-гун, агитатор партийной ячейки Ли Чан я секретарь ее Чжан Юй-минь. Не пригласили лишь старосту деревни — Цзян Ши-жуна. Весной его снова вернули на этот пост по предложению Чжао Дэ-лу. «Человек он богатый, — объяснил Чжао Дэ-лу, — времени у него много, пусть побегает по общественным делам. Только большой власти ему нельзя давать». Деревенский актив не протестовал — и Цзян Ши-жун вернулся на старое место.

Активисты не подготовились к собранию и, несмотря на то, что приход бригады обрадовал их, боялись высказываться перед новыми людьми; даже такой испытанный член партии, как Чжан Чжэн-го — командир ополченцев, — о котором говорили, что он не боится ни воды, ни огня и готов все свои силы и самую жизнь отдать на служение бедноте, чувствовал себя связанным; в голове у него теснилось много мыслей, но высказать он их не умел, слова не шли с языка. Не решаясь присесть с другими на кан, он остался стоять в дверях.

Первым заговорил старый Дун.

— Земельная реформа направлена на уничтожение феодальных эксплуататоров, помещиков… — начал он, — крестьяне не должны бояться…

Словоохотливый Дун так увлекся, что заговорил о забастовках канадских рабочих, об итальянских моряках… Слушатели перестали его понимать, а он все более уклонялся от предмета своего выступления — земельной реформы.

Наконец, Вэнь Цай прервал его и предложил собранию перейти к обсуждению конкретных вопросов и прежде всего уяснить себе сущность реформы. Взяв слово, он стал объяснять собранию инструкцию Шаньси-Чахар-Хэбэйского бюро ЦК, которую знал наизусть. Так они беседовали до поздней ночи, пока не убедились, что все они ясно представляют себе стоящую перед ними задачу.

Предполагалось, что вся работа по проведению реформы будет закончена в течение недели или самое большее десяти дней, так как необходимо было считаться и с угрозой гоминдана снова пустить в ход оружие, и с острым положением на Бэйпин-Суйюаньской железной дороге. Вэнь Цай решил назначить на следующий вечер собрания во всех общественных организациях с тем, чтобы все члены бригады выступили с разъяснением политики партии. Крестьян надо было оповестить с утра, прежде чем они выйдут в поле.

Когда активисты разошлись, Чжан Юй-минь задержался, собираясь, видимо, что-то сказать, но Вэнь Цай, не замечая этого, еще раз напомнил ему, что необходимо смелее привлекать массы и развязывать их инициативу. Он высказал удивление, что в деревне так мало членов партии.

Чжан Юй-минь молча выслушал эти упреки. Члены бригады громко зевали от усталости, и ему пришлось уйти. Перед самым уходом Чжан Юй-минь сообщил, что вокруг дома расставлены патрули, а в переулке, за стеной, живут свои люди и что вообще в деревне все спокойно.

Едва Чжан Юй-минь шагнул через порог, Вэнь Цай заметил:

— К чему такие предосторожности? Можно подумать, что это заговорщик из старого тайного общества.

С чувством неудовлетворения, разочарования и досады вышел Чжан Юй-минь во двор. Старый Хань, отдыхавший в прохладе у дверей кухни, окликнул его:

— Ты еще вернешься?

— Нет, запирай ворота.

Провожая его на улицу, старик шепнул Чжан Юй-миню:

— Всем уже известно, вся деревня нас спрашивает о прибывших: откуда они — из района или уезда? А может быть, даже из центра?

— Отвечай, что из района.

Не оглядываясь, Чжан Юй-минь свернул из переулка на южную улицу. Увидев уже стоявшего на посту с винтовкой на плече Чжан Чжэн-го, он подумал про себя: «Вот это парень надежный!»

Во время собрания в душной комнате Чжан Чжэн-го сильно клонило ко сну. На улице повеяло прохладой, и сон у него как рукой сняло. Заметив Чжан Юй-миня, он задел его локтем и шепотом произнес «в кооперативе». Чжан Юй-минь молча кивнул головой и свернул к площади. Ворота кооператива не были заперты и раскрылись от первого толчка. Уже во дворике он отчетливо услышал голоса; из дверей на него пахнуло жаром. Перед прилавком у входа, скрестив на груди руки, стоял только один полуголый Лю Мань с сигаретой во рту. Он сердито оглядел Чжан Юй-миня, но тот, словно не замечая его, стал прислушиваться к словам, доносившимся из комнаты.

— Ты говоришь, Чжан Чжэн-дянь, что у Гу Юна много земли, что он помещик! Но ведь он работает сам, он трудящийся помещик, — доносился голос Чжао Цюань-гуна, — постоянных батраков он не держит, берет только на поденщину.

— Гу Юн трудящийся помещик? И ты считаешь его помещиком? Вот-те на! — подхватил Чэн Жэнь. — Но что общего у него с Ли Цзы-цзюнем? Ли Цзы-цзюнь посиживает, палец о палец не ударяет, сладко ест, одевается франтом, играет в азартные игры… А старый Гу добыл все по́том и кровью! Жизнь у него нелегкая, он отказывает себе во всем. Скажу прямо — многим не понравится, если мы сравняем его с Ли Цзы-цзюнем.

— Отобрать землю у Ли Цзы-цзюня, — вмешался заведующий кооперативом Жэнь Тянь-хуа, — значит пустить его по миру! Ведь он слабосильный, больной. Как-то случилось ему самому пойти за водой к колодцу. Он понес на коромысле два полведра, дошел до ворот, свалился и два месяца проболел.

— К чорту такого председателя Крестьянского союза, как Чэн Жэнь! — вдруг заорал Чжан Чжэн-дянь. — Вы вот кричите: все для народа, все для народа! А когда дошло до дела, когда настал час забрать у помещиков землю, вы разжалобились, размякли! Эх вы, мягкотелые!

Раньше милиционер Чжан Чжэн-дянь пользовался доверием деревни. Уважал его и Чжан Юй-минь. Но за последние полгода он все чаще расходился во мнениях с другими и, чувствуя на себе косые взгляды, стал реже вмешиваться в общественные дела. И сейчас, хотя в его словах была правда, они заставили Чжан Юй-миня насторожиться.

Однако он все еще не входил в комнату, куда сошлись почти все, кто был на собрании в доме старого Ханя; там они молчали, сидели сонные, но теперь у всех нашлось, о чем поговорить. Все были взволнованы, домой не хотелось; и все отправились в кооператив и разбудили заведующего Жэнь Тянь-хуа. Особых разногласий у них как будто не было, но не было и единого плана действий. Никто не знал толком, как приступить к переделу земли. Чжао Дэ-лу молча сидел на ящике с мукой; он чувствовал себя особенно скверно. Вэнь Цай назвал его поведение оппортунистическим и сказал, что оставлять Цзян Ши-жуна в старостах было очень опасно.