С их уходом на большом дворе стало тихо. Цянь Вэнь-гуй был очень доволен, но Хэйни скучала. Прежде, бывало, во дворе болтали и шутили невестки, играли дети, а теперь только и слышалось, что вздохи стариков да их таинственный шепот.

Цянь Вэнь-гуй, никогда не заботившийся о своей племяннице, вдруг обратил на нее внимание. Теперь он ни за что не согласился бы выдать ее замуж за первого встречного: красивая девушка — отличная приманка.

Дани, прежде недолюбливавшая Хейни, тоже стала с ней очень ласкова, расспрашивала про школу, советовала не сторониться деревенских властей. О Чэн Жэне она отзывалась, как о человеке надежном, с большим будущим, намекала, что видела это еще в то время, когда он работал у них батраком. Словно не она издевалась над Хэйни за ее свидания с Чэн Жэнем! Эти разговоры о прошлом совсем растревожили Хэйни.

Однако Хэйни не поддавалась на уловки сестры. Она хорошо помнила, как отнеслась семья дяди к ее дружбе с Чэн Жэнем; ненависть к родным вспыхнула в ней с новой силой. Холодность Чэн Жэня сделала ее суровой и замкнутой. Она все больше уходила в себя и отказывалась вести разговоры о своем замужестве. Но Дани не понимала ее. Она принимала молчание Хэйни за девическую скромность. Какой девушке не по душе разговоры о замужестве? Но они всегда притворяются, что и слушать об этом не хотят. Дани, наконец, заговорила без обиняков — тут-то учитель Жэн и услышал плач и крики — Дани настаивала, чтобы Хэйни первая пошла к Чэн Жэню.

— Ты ведь так дружила с ним, — убеждала она Хэйни, — с семнадцати лет, и он дал тебе слово! А теперь ты засиделась, из-за него пропало целых четыре года. Как он смеет избегать тебя? Ты должна повидаться с ним, объясниться. Ведь это — самое важное в жизни. Ты должна сама добиться решения своей судьбы.

— Никогда я не пойду к нему, — ответила Хэйни, кусая губы.

Стараясь выведать, как далеко зашли их отношения, Дани пустила в ход насмешки: — Уж не доверилась ли ты ему? А теперь он на попятный? У каждой девушки только одна жизнь. Выбрала одного, с ним и живи до смерти. Разве ты не читала в книгах? Женщина дважды замуж не выходит.

Хэйни заплакала от обиды. Она чуть не наговорила сестре дерзостей, но ей, незамужней, не пристало отвечать на такие намеки. От гнева и стыда она только топала ногами. «Лучше уж умереть! В Хуанхэ не хватит воды, чтобы отмыться от этой грязи!» — думала она, рыдая все отчаяннее.

Видя, что Хэйни стоит на своем, Дани принялась за дело с другого конца:

— Не хочешь подумать о себе, вспомни о наших стариках. Ведь ты жила у нас после того, как твоя мать вышла замуж, отец растил тебя, словно родную дочь. Старик со странностями, всегда был любопытен, любил совать нос в чужие дела, и, конечно, нажил много врагов. А теперь в деревне сводят счеты. Эти выродки ловят рыбу в мутной воде, грабят, мстят за личные обиды. Чэн Жэнь теперь председатель, стоит ему выступить против нас, чтобы все пошли за ним; а будет за нас — никто не посмеет и слова сказать. Дело не в благодарности, ведь мы — одна семья, неужели ты допустишь, чтобы старика разорвали на части? А ведь разъяренная толпа может и всех нас вытащить на расправу!

В комнату вошла тетка. Она села возле Хэйни, словно окаменевшей от стыда и горя, и стала молча гладить ее руку, скорбно вздыхая, уставившись на догоравшую лампу.

У Хэйни нестерпимо разболелась голова, ей хотелось только одного: уйти и ни о чем не думать.

Своего дядю Цянь Вэнь-гуя она не только не любила, но подчас даже ненавидела. Но она растерялась от слез сестры и тетки, от их мольбы:

— Спаси нас, Хэйни, спаси стариков!

Что же, в самом деле идти к Чэн Жэню? Просить взять ее к себе? Нет, ей не выговорить таких слов! И кто знает, какой еще будет ответ.

Как только Чэн Жэнь стал председателем Крестьянского союза, Цянь Вэнь-гуй решил заманить его в свою семью. Если бы Цянь Вэнь-гуй заполучил Чэн Жэня, этому деревенскому Чжугэ Ляну в обмен на племянницу достался бы защитник. Вопреки всем обычаям и правилам, он постоянно толкал Хэйни на то, чтобы она сделала первый шаг. Но он не рассчитал, что Чэн Жэнь окажется таким скромным юношей, а Хэйни такой наивной девочкой. И теперь Цянь Вэнь-гуй решил во что бы то ни стало заставить племянницу во имя семьи принять столь тяжкое для нее решение.

Целые сутки Хэйни плакала и спорила, и обещала, наконец, дать ответ на следующий день, а сама отправилась за советом к старшему дяде Цянь Вэнь-фу.

Рано утром, пока еще было прохладно, учитель Лю вышел прогуляться на школьный двор. В другом конце двора старый У подметал оставшиеся со вчерашнего дня косточки от фруктов, обрывки бумаги, перышки, которыми играли дети. Этот веселый старичок, с такой охотой созывавший гонгом деревню на собрание, сейчас разговаривал сам с собой, подмигивая учителю своими маленькими глазками:

— Ах, от танцев и песен все молодеют…

Он потянул носом в сторону Лю и замурлыкал про себя: «В пятую стражу[40] раскрылись ворота, любимый вернулся домой…» Ай-ай-ай…

Лю рассмеялся.

— С ума ты сошел на старости лет, У? О чем таком говорили вчера на собрании, что ты совсем голову потерял?

Не отвечая на вопрос, старик степенно заметил:

— Когда уходишь домой, предупреждай меня заранее. Ведь я сторож. Думаешь, мне неизвестно, что ты по целым дням расхаживаешь, распеваешь, а ночами тайком бегаешь к жене? Зачитался ты книгами. Вся порча от книг!

— Глупости говоришь, старик, глупости!

— Разве я зря говорю? Вышел, гляжу — ворота открыты, а ведь еще рань какая! Только сходил по нужде, вернулся — ворота опять на запоре. Теперь я понимаю, откуда ты явился и почему здесь вертишься. А ты думал провести меня?

— Ничего не понимаю. Может быть, Жэн выходил?

— Он крепко спит, я только что проверял. Слышишь? Храпит, точно свинья в закутке.

— Странно! А может быть, ты сам вчера не запер ворота? — Учитель Лю поскреб голову, на которой торчали жесткие, точно щетина, волосы. — Смотри, старик, будь осторожней! Теперь проводят земельную реформу. Идет борьба с помещиками…

— Знаю. А я о чем говорю? С вечера я крепко-накрепко запер ворота. И если не ты, то какой же тут чорт шатался?.. Нет, нет, это ты расхаживал здесь и твердил наизусть «Стих гласит, философ изрек».

— Ты, старый У, все понимаешь, — вдруг весело прервал его Лю. — Скажи-ка, что такое бомба? Товарищ Ху Ли-гун сказал мне вчера, что статьи для классной доски должны быть, как бомба.

— Бомба? — старик вытащил из-за пазухи свою трубочку. — Эх, вы, ученые люди! Словечка в простоте не скажете! Будто не хотите, чтобы вас понимали. Гм, гм! Так, значит, статьи на доске должны быть, как бомба? Дай-ка подумать. Бомба… Бомба… разрывается и убивает… Нет, что-то не то. Разве статьи должны убивать? Гм… Статьи должны быть, как бомба! Разорваться и зажечь, зажигать сердца. Вот что это значит! Пылать, точно факел! Как ты думаешь, подходит?

— Да, пожалуй… Но все-таки… Как может статья пылать, точно факел?

— В народе говорят, что статьи эти, словно небесная грамота девятой богини — ничего не понять. Какая там бомба! А ведь речь в них идет о нас, о простом народе.

— Там всего одна-две статьи, и в них разъясняется, что такое земельная реформа. Видишь ли, в деревне писать некому. Пишу я один, а Ли Чан и Ху Ли-гун только просматривают. Я стараюсь, да боюсь, что Ху Ли-гуну мои статьи не нравятся.

— Ты пишешь, будто огонь через скалку раздуваешь, а дырки-то в скалке нет! И если твои статьи должны быть, как бомба, как факел, — нет, не получается это у тебя! Постоишь, почитаешь и отойдешь от доски, будто на тебя ковш холодной воды выплеснули. А я вот как понимаю, послушай, верно ли? Статью так писать надо, как песню слагают: чтоб за душу хватало! Вот, к примеру, бью я в гонг перед собранием. Если просто бить да кричать: «На собрание! На собрание!» — ничего не получится. А я песню слагаю. Ударю в гонг и пою. Всем это нравится, люди прислушиваются и идут на собрание.