По шоссе прогрохотала телега. Братья укрылись в кусты. Кто это? Никола напряженно вглядывался в темноту. Э-э! Да это вправду он!

Рядом с телегой спокойно шагал Юрай Драч.

Вскипела в Николе кровь. Не от ненависти к Юраю — от мысли об Эржике! В телеге на соломе привязаны две бочки. Юрай едет в Шандрово за соленой водой. Значит, двое суток не будет дома. Эржика останется только с отцом. Николе явственно представились колени Эржики…

Братья дождались, пока телега скрылась из виду. Никола быстро зашагал своим длинным шагом, Юрай едва поспевал за ним. Около избы Михаля Никола сказал:

— Мне сейчас Михаль не нужен. Иди и переночуй у него. Завтра в полдень жди меня на Бояринском выгоне.

Юрай насупился.

Тридцать километров отмахал за ночь Шугай. В четыре часа он был в Колочаве. Бабы уже встали, и одна из них удивленно поглядела ему вслед. Перелезая через плетни, задами и огородами Никола пробрался к избе Драчей.

— Эржика!

Он увидел ее у калитки..

— Эржика, сердце мое!

Никола стиснул ее в объятиях и втолкнул в избу. В сенях он поставил ружье и запер на крючок обе двери.

— Где отец?

— Я одна дома, Николка. — В голосе ее дрожал смех.

— Рыбка моя! — Он увлек ее за собой к постели. Так медведь тащит в логово свою добычу. А она смеялась, глядела ему в глаза широко открытыми глазами.

Кто-то стукнул в дверь со двора.

— Эржика! — сказал голос.

Никола не слышал. Но женщины всегда разумнее и спокойнее в такой момент.

— Постой… Погоди, — прошептала она, отталкивая Николу.

— Молчи! — воскликнул Никола.

Эржика со всей силой уперлась ему в подбородок. Стук повторился. «Эржика!» Теперь услышал и Никола.

— Кто это? — прохрипел он злобно.

— Жандармы! — Эржика побледнела. — Беги!

В голове у Николы точно блеснула молния. Одним прыжком он очутился в сенях, схватил ружье.

Эржика скинула крючок, приоткрыла дверь. В просвете появилась фигура жандарма в полном вооружении. Шугай сжал руками ружье. Эржика хотела выскользнуть во двор, но гость оперся о притолоку и оттеснил ее в избу.

— Иду с дежурства, соскучился, зашел тебя проведать.

Что?! Вихрь взметнулся в душе Николы. Так не говорят жандармы с колочавскими бабами!

Сержант прошел вслед за Эржикой в комнату. Она сжалась в углу, как подбитая птица перед охотничьим псом. Свозил подошел к ней, хотел обнять. Эржика умоляюще протянула руки, сжала их до боли. Первый раз видел он, что ее глаза говорят, кричат, умоляют.

— Что с тобой?

— Молчи, ради бога!

— Что с тобой?

И вдруг он понял.

— Шугай здесь!

— Нету… — прошептала Эржика, чувствуя, что ее не держат ноги.

— Здесь! — загремел Свозил. В нем проснулся жандарм. — Где он?!

— Нету! — взвизгнула женщина, и в ней смешались желания убить его, и умереть самой, и отпираться, и сознаться во всем. — Нету!..

Сержант окинул взглядом избу. Затвор его карабина противно лязгнул.

Здесь не спрятаться. Свозил выскочил через сени к дверям и… Назад он уже не успел. За углом стоял Никола. Эржика услышала выстрел. Как гулко прокатился он между строениями!

Эржика вздрогнула. На дворе звякнуло о камень ружье, тяжело повалилось большое тело. Майданская вещунья!

За окном мелькнуло несколько бегущих жандармов. Кучка любопытных. Кто-то испуганно закричал:

— За хлев побежал, за хлев!

Грянул еще выстрел.

С улицы палили жандармы. Эржика видела в окно, как в огороде среди бобов мелькал Никола. Вот он перескочил через плетень, бежит, скрылся из виду. Эржика закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. Ей хотелось сесть и опустить голову на стол.

На улице стреляли, долина наполнилась эхом, кто-то громко командовал, опять гремели выстрелы, но все это уже утратило остроту, казалось чуждым, доходило издалека и не касалось Эржики. Ей хотелось закрыть глаза, опустить голову на стол и заснуть.

Жандармы положили мертвого товарища в школе. При взгляде на его простреленную голову они сдерживали подступавшие к горлу слезы и давали волю бешенству. Бегали по вымершей деревне, наобум палили из ружей, вламывались в избы, избивали жителей.

— Всех отправим на тот свет! Сожжем всю деревню!..

Появляясь в еврейских лавочках, жандармы держали ружья наперевес, рычали, как звери, и готовы были перебить всех.

В казарме из угла в угол бегал бледный как смерть капитан. Опять убийство! И опять допросы тщетны, от арестованных не добиться ни слова. В который уж раз? Капитан сам распорядился прекратить, наконец, «допрос» — эти побои, стуканье головой об пол, удары по ступням. Он уже не в силах был глядеть на все это, крики Василя Дербачка и Михаля были просто невыносимы. О господи боже! А с Власеком — неужели это правда?

Капитан чувствует, что силы оставляют его, он теряет разум и скоро совсем сойдет с ума. Его вдруг охватывает ярость. Почему они промахиваются, эти дурни? Или Шугай в самом деле заколдован?!

Капитан бегает по комнате, рычит, вызывая вахмистра, бросает ему в лицо несколько бессмысленных вопросов, разносит, хватается за кобуру с револьвером.

«Как бы он в самом деле не взбесился», — думает вахмистр, стоя навытяжку, не спуская глаз с капитана и гаркая по уставу:

— Не могу знать, господин капитан… Так точно, господин капитан… Никак нет, господин капитан…

Разглагольствования капитана он пропускает мимо ушей и старается только удержаться, чтобы непроизвольно не пожать плечами.

— Они должны сказать, где прячется Шугай. Должны! Слышите, вахмистр, должны! Если будут молчать, убивайте их! Всех до единого! Я отвечаю! Я приказываю! Слышите? Я велю вам это сделать! Возьмитесь за евреев, это все они, их козни! Организуйте погром, натравите на них мужиков. Бейте их, стреляйте, вешайте на осине!

«Наверно, у него сейчас пена пойдет изо рта», — думает вахмистр, не зная, отнестись к бешенству капитана как к явно нелепым служебным распоряжениям, которые для безопасности надо бы получить в письменной форме, или смотреть на них как на вспышку полусумасшедшего?

— Вы слышали, что я сказал, вахмистр?

— Так точно, господин капитан.

Вахмистр уходит, наморщив лоб. Выйдя на двор, он машет рукой. Может, подать рапорт в жандармское управление? Или завтра все будет в порядке, и его начальник не вспомнит о своих вчерашних приказаниях?

Был это один из тех страшных дней, которых немало пережила Колочава. На дворе соседей Драча навзничь лежала связанная по рукам и по ногам Эржика. Рядом с ней Петр Драч и тринадцатилетний Иосиф. Их схватили сразу же по возвращении с пастбища. Сосед Михаль Драч и его жена Василиса тоже были связаны и брошены на землю неизвестно за что. Видимо, за то, что Никола, убегая, перескочил через их забор. Все арестованные избиты. Лица у них опухли, покрылись синяками, одежда в крови.

Время — под вечер. Солнце уже перестало палить лица пленников. Во двор то и дело заходят жандармы, злые, усталые. При взгляде на пленников у них прибавляется сил ровно настолько, чтобы ударить ногой кого-нибудь из лежащих или наставить острие штыка на грудь.

— Ну-ка, где тебя проткнуть, сволочь?

Только бесчувственную Эржику оставили в покое. Сегодня утром, когда ее во дворе таскали за волосы и били ногами, Эржика увидела среди своих мучителей Власека и заголосила, мстя в его лице всем жандармам:

— Вот этому я дала тридцать тысяч!

Власек с размаху ударил ее кулаком в рот. Опозоренный перед товарищами, желая заставить Эржику молчать, он крепко бил ее по щекам. Но Эржика между ударами упрямо кричала ему в лицо:

— Взял ты… тридцать тысяч… Николу выпустил… Здесь… Год назад…

Власек осатанел. Он бил женщину изо всех сил. Эржика упала, Власек продолжал избивать, крича: «Врешь, врешь, врешь!» Но едва хоть на секунду замедлялись его удары, Эржика поворачивала окровавленное лицо и безумные, ненавидящие глаза и хрипела:

— Взял… у меня… тридцать тысяч… Николу выпустил… развязал веревки…