— Сталеваром лучше.

— Почему ты думаешь, что лучше?

— А вы рассказывали нам про металлургический завод — очень интересно. Горячая работа.

— Я буду токарь, — вставил Нуртазинов.

— Який ты будешь токарь у себя в степу? Там тильки трава да овци.

— Я Уралмаш работал. Война пройдет — Казахстан свой Уралмаш делать будет.

— Вот я, например… — медленно заговорил санитар.

— Дядя Ваня усы сбреет и будет искать себе невесту, — перебил башнер, вытягивая губы.

— А я сразу женюсь, — старшина сдавил меха гармони, и она издала резкий звук. — Возьму женку на паровоз, обучу на помощника машиниста. И-и… — Он сорвал пилотку и помахал ею над головой. — Э-эх! Дай светофорами зеленую улицу: машинист первого класса — гвардии старшина в долгосрочном отпуске — Александр Тимофеевич Черемных едет! Дай, дорогая, контрпар на спуске. Коче-га-ар, уголька — топка мерзнет! Поворот! У-у-у-у! — Черемных поднял рыжие брови, подергал воображаемый гудок. Потом он похлопал ладонью по груди. — Э-эх, орлята, пока паровоз на месте стоит, не поднимай зря паров: котлы взорвутся.

Все приумолкли, глядя на тлеющие угли костра.

Николай, как бывало, хотел рассказать бойцам о заводе, о мартеновском цехе, где в гудящих пламенем печах варят сталь. Как хорошо это, когда мощный кран уносит после окончания плавки пышащий жаром ковш тобою приготовленного металла!.. Но, исподтишка обведя глазами притихших гвардейцев, он сдержался: зачем дразнить, и признания старшины довольно. Санитар дядя Ваня вытягивал над костром руки и сосредоточенно рассматривал свои ладони. И Николай взглянул на свои пальцы, на них давно уже не было мозолей, руки привыкли теперь к гранате, к ножу, к пистолету. Он подавил вздох, встал и повернулся в ту сторону, где за соснами горел закат. Смола на старых стволах блестела в солнечных лучах, точно капли пота.

— Скоро вперед пойдем? — нетерпеливо и мрачно пробубнил Черемных, подымаясь.

— Как стемнеет.

Всех потянуло на опушку. Николай сделал несколько шагов, за ним двинулись остальные. Сосновый бор кончался высоким и крутым обрывом. Внизу текла извилистая речка. За ней на необозримое пространство раскинулась равнина. Над равниной начинал стлаться вечерний туман, и казалось, что она слегка вздымалась, как тяжело дышащая грудь. В темнеющем влажном воздухе трудно было рассмотреть что-нибудь вдали.

Впереди, за рекой, садилось огромное багровое солнце. Полнеба разгоралось и рдело. Кровавые лучи заката скользили по блестящему булыжнику дороги, уходящей на запад, зажигали огнем темную воду реки.

Николай сбоку взглянул на бойцов. Гвардейцы стояли, облитые горячим сиянием. Было что-то призывное в этом пылающем зареве предбоевого вечера, в багряном блеске неба. Пожар зари, словно знамя, поднялся над землей, которая завтра должна быть освобождена в сражении.

— Дядя Ваня, — предложил Николай, — расскажи-ка сказку про Вихоря Вихоревича.

Танки стремительно продвигались вперед, и у радистки бригадной радиостанции сержанта Сони Потаповой дел было много. Бригада, войдя в прорыв, держала связь и со штабом корпуса, и с танковыми частями, идущими параллельно, и с авиацией, и с артиллерией, и с пехотой, которая каждый день догоняла и закрепляла успех танкистов.

Соня сутками не снимала наушников, почти безвыходно сидя в кабинке радиостанции, смонтированной в кузове трехтонного грузовика. Но она ясно представляла, что происходит вокруг, по беспрестанным сводкам, приказам, распоряжениям, которые ей приходилось принимать и передавать.

Это был год десяти знаменитых ударов Советской Армии на фронтах Отечественной войны. Участвуя в шестом ударе, бригада уральцев действовала в самые горячие дни разгрома противника в районе Западной Украины. После боев за Львов танки пошли на юг, к Карпатам. Когда впереди засинели горы, бригада повернула снова на запад. Время бежало быстрее, чем танки, и казалось, что полковник-командир бригады, отдавая через Соню распоряжения, хотел догнать каждый пролетевший день.

Соня была единственной девушкой в бригаде, поэтому ее знали почти все. Когда она передавала по радио приказания комбрига и штаба, командиры танковых батальонов узнавали ее голос. Случалось танкам на марше встречаться с крытой трехтонкой, над которой, как мачта, покачивалась высокая антенна. Тогда каждый обязательно приветствовал Соню из башенного люка. Даже если из окошечка кузова не выглядывала девичья темнорусая голова, большие, всегда немного удивленные глаза, танкисты, завидев машину радиостанции, считали своим долгом помахать шлемом или рукой.

Соня знала немногих танкистов и то лишь по позывным раций. «Гроза», например, — это командир батальона, который басит, именует бойцов «дьяволята!», а, разговаривая с Соней, называет ее не иначе, как «глазастая», «дочка».

На бригадной радиостанции позывными было «Буря». Девушке очень нравилась перекличка «Грозы», «Урагана», «Тайфуна». Она работала с азартом. Голос ее звучал мягко, но настойчиво.

— Гроза! Гроза! Я — Буря. На левом фланге коробки противника! — и сердце ее замирало. Она представляла, как ползут «тигры» и «пантеры» на наши танки, которыми командует тот, кто зовет ее дочкой.

— Ураган! Ураган! Как слышите? Прием.

— Пурга! Пурга! — Я — Буря! Огонь! Огонь! Сильнее огонь! Прикройте продвижение «карандашей». — И она рисовала в своем воображении, как автоматчики, условно называемые «карандашами», не могут пройти вперед из-за стрельбы противника. Она не удерживалась, выглядывала из машины, слушала, как где-то недалеко идет бой: напряженно урчат моторы, палят орудия.

— Вот, егоза! Никак не сидит на месте, — сердился полковник, появляясь вдруг откуда-нибудь на своей маленькой автомашине. Он всегда залезал в кабину радиостанции. — Ну-ка, свяжи меня с «Ураганом».

Комбриг надевал наушники и через несколько секунд в них улавливался далекий голос: «Соня, Соня! Я — «Ураган». Как слышите? Прием». Радиостанцию штаба бригады многие просто вызывали: «Соня!»

Связь по Сониной станции устанавливалась быстро и четко. Комбриг отдавал распоряжения и уже не сердился на девушку:

— Спасибо, сержант! Молодец! По-нашенски.

Он так же быстро уходил, оставляя за собою дверь настежь, и снова уезжал к тому батальону, где обстановка была самой горячей.

Однажды в солнечный августовский вечер бригада без боев проходила колонной по глухой извилистой дороге. Машина радиостанции двигалась среди танков. Соня раскрыла в кузове боковое оконце и рассматривала происходящее вокруг.

Дорогу обступали зеленые рощи. В них было заманчиво мирно. Там угадывалось птичье щебетанье, неслышное за ревом моторов. В небе, охраняя войска, патрулировали самолеты. В колонне вместе с танками шли самоходные орудия, гвардейские минометы — «катюши», зенитные установки — «аннушки», приданные бригаде. А сквозь привычный запах газойля и бензина, который выдыхали моторы, ветерок доносил лесные ароматы. У придорожной канавы кивали головками ромашки, незабудки. Их покачивал вихрящийся за машинами воздух. Соне так хотелось нарвать букет полевых цветов!

В оконце еле-еле просовывалась голова, Соня все время старалась смотреть вперед, и от этого сильно уставала шея. Вон первый танк останавливается. Командир машины соскакивает и подозрительно оглядывает дорогу. На танках вместе с автоматчиками сидят саперы. Он зовет их, и они быстро прощупывают почву. Соня напряженно следит за ними.

Нашли несколько мин у самого края дороги. Соня улыбается облегченно. Ей кажется такой немудреной хитрость немцев, отступивших без боя: они заминировали обочины, рассчитывая на то, что русские, продвигаясь вперед, будут обгонять друг друга.

Саперы не вытаскивают всех мин: некогда. Ставятся предупреждающие таблички — «мины», и колонна двигается дальше. Из села навстречу танкам бегут мужчины, женщины. Они отчаянно машут руками и кричат, преграждая путь. Какой-то старик, сняв выгоревшую, рваную шляпу, что-то объясняет танкистам.