— И почерк похож…

— Значит и характер похож, — уверенно сказал Николай и добавил: — Ты дай адрес, — напишем твоей Кате, что ее гвардии старшина скучает, лежит, бедняга, целыми днями в землянке без дела и почитать ему нечего.

Старшина не заметил иронии.

— Ну, нет, товарищ лейтенант! Обидится, что пожаловался. Катя — гордая…

— Правильно, Александр Тимофеевич. Все настоящие русские женщины гордые. И не надо их обижать всякими подозрениями. Так?

— Так. — Старшина собрался уходить, — Разрешите быть свободным?

— Писать ей будешь — от меня большой привет передай. А приедем домой — я у вас на свадьбе дружкой буду. Возьмете?

— Обязательно, товарищ лейтенант.

Пока они, долго не выпуская, жали руки, в дверь опять постучали. Вбежал Юрий. Старшина попрощался, и они с Юрием чопорно козырнули друг другу. Николай протянул Юрию только что читанное письмо.

— Взгляни-ка!

Юрий быстро пробежал его глазами, потом стал внимательно читать с начала до конца.

— Это кому пишут?

— Одному нашему механику. Тебя кто-нибудь так любит?

— Нет, — покачал головой Юрий. — А тебя?

Николаю хотелось поскорее узнать, как Юрий встретился с Соней. Не отвечая ему, он спросил:

— Ну, как Соня? Давай, садись, рассказывай.

— Ничего.

— Виделись? Что она говорит?

Юрий нехотя ответил:

— Прочитала мне нотацию за то, что я позывными радиостанции у себя на машине сделал «Соня».

— Да ну? На самом деле? Вот это ты здорово придумал! — засмеялся Николай.

— Что ж тут смешного? — обиделся Юрий.

— А как же? Конечно, смешно. Знаешь, раньше рыцари были — имя возлюбленной на щитах писали.

— Ну что же? Доблестные рыцари были! — раздраженно сказал Юрий.

Николай видел, что Юрий не в духе. Но все же сказал, придавая словам глубокое значение:

— А вот я читал — русские богатыри выковывали на своих щитах: «За Русь». И это были по-настоящему отважные воины. Получше твоих рыцарей воевали! Ну, ладно, не злись. А что она тебе посоветовала? Ты объяснил ей, почему так задумал?

— Что объяснять? Сама должна намек понять. Так нет. Правильно говорят, что женская душа — потемки. Говорит, надо, как у всех сделать что-нибудь ветренное — «Ураган», «Тайфун», «Шторм». Предложила мне «Вихрь».

— Ха-арошие позывные!

— Ничего хорошего. И будет только одно «хр — хр» слышно.

— Так можно «Вихорь» говорить, по-уральски — «Ви-и-хо-орь».

— Все равно мне не нравится.

— Ну сделай «Зефир» или «Эфир», чорт возьми. «Ночной зефир струит эфир»… Прямо как у классика будет.

Юрий взглянул с укоризной.

— Прошу тебя, не язви. Мы ж договорились с тобой, что будем друзьями. Я тебя взялся и немецкому обучать. Так давай жить мирно, без шпилек.

Николай передвинул на столе гильзу, подправил пламя и медленно сказал:

— Дружить я с тобой хочу. Но спорить мы все же будем иногда.

— Это почему же?

— Характерами не сходимся.

— Ну, да, — с оттенком иронии начал Юрий. — Ты старый фронтовик, и я в твоих глазах тыловая крыса… Ты воевал, а я танки ремонтировал…

— Че-пу-ха! Я не о том говорю. Можно быть в глубоком тылу и жить по-фронтовому. Вон у нас сталевары — есть такие, что для них завод — тот же фронт. Работают героически. А есть такие, что за уши вперед тянуть надо. — Николай размеренно и тихо застучал ладонью по столу. — Каждый командир должен, обязан в душе столько жару иметь, чтобы на всех подчиненных хватало. А ты…

— Гм. Ты хочешь сказать, что я спокойно отношусь к своим обязанностям, что не лезу на рожон, как ты, что я войну не люблю.

Погудина взорвало. Он видел, что Юрий понимает его, но противоречит из-за самолюбия. Николай встал и, повысив голос, сердито спросил:

— А кто же я по-твоему? Прирожденный головорез? Или воюю для своего удовольствия? А вся гвардия нашей бригады? Ты что думаешь — мы очень любим войну?

Николай почувствовал, что может наговорить Юрию обидных вещей и вспыхнет ссора. Он сдержал себя. Походил по землянке и заговорил уже спокойно:

— Да ты пойми, Юрка: все наши ребята еще больше тебя по мирной работе изголодались. Дерутся они с немецкими захватчиками так отважно только потому, что больше всего любят родину. И еще потому, что хотят уничтожить корень войны — фашизм. Я уже не говорю о мести фашистам, испоганившим нашу землю, о самой обыкновенной мести гражданина-патриота. А ты что? Ты вон девушку полюбил — и то не зажегся.

Юрий снова посмотрел на Николая просящим взглядом: «перестань, де, кричать».

Этих двух офицеров тянуло друг к другу. Бывает, что сходятся двое разных людей: один хочет сделать другого похожим на себя, и дружба не клеится.

Юрия с Николаем связал первый бой. Он чувствовал в командире десантников опытного бойца, волевого, энергичного человека. Но он был невысокого мнения о его воспитании, о его офицерских достоинствах: Николай вырос на фронте из рядовых солдат, не имел специального военного образования. И все же Юрия влекла к Николаю какая-то сила. Он упрямо противился ей, хотел показать свое превосходство над Николаем. И не мог.

Николаю нравилось, что Юрий много знает. Он видел: Малков и читал больше, и немецким языком владеет, и технически грамотен больше его. Юрий в глазах Николая был чуть ли не инженером, каких он знал по цеху на заводе. И он никогда не задумывался, что его влекло к нему: любопытство или обыкновенная заводская привычка сходиться на короткую ногу с человеком, с которым работаешь вместе. Он шел ему навстречу, неся свою душу нараспашку, говорил, что думалось, смеялся, если товарищ был смешон, и не старался сгладить свои колючие фразы, если они вдруг обижали товарища. Юрий чувствовал отношение Николая. Но ему много стоило каждый раз сдерживаться, чтобы не обижаться на колкости приятеля.

Так начиналась их дружба. А на фронте, в раскаленной обстановке, все происходит быстро — и дружба рождается быстрее, и человек раскрывается в короткий срок, проявляет себя до конца.

— Ну, так что же ты киснешь? — спросил Николай, видя что приятель его совсем закручинился. — Разве я неверно сказал? Или ты меряешь старой поговоркой: «Говорить правду, — терять дружбу»?

— Нет. Я просто так. Что-то скучно.

Николай согласился, вздохнув. Он мечтательно глядел на огонек коптилки и рассуждал, словно про себя:

— Это точно. И у меня грусть какая-то. Реку Сан перешли — совсем будто и незаметно, — а словно половину себя там на границе оставили. Хороша Польша, и хаты такие есть, как на Украине, и заводы — хоть похуже наших, но тоже работали люди, и язык у них похож на наш… А все-таки не то. Я, знаешь, никогда в жизни не испытывал такого чувства. Весь вот я здесь как будто… Ан, нет. Что-то там осталось. И что — не знаю.

Юрий улыбнулся.

— Как «что»? Родина, конечно. Вот я… — Он осекся, потому что хотел сказать Николаю про себя, но побоялся возобновления спора. Он чуть не похвастался, что ему легче: у него здесь самое родное на свете — Соня, и ему можно не грустить…

— Родина… — бережно произнес Николай и помолчал. — А еще, знаешь, что? Это наша часть такая, танковая. Когда бои, мы впереди, на виду. Но зато в передышку сидим по лесам, вот как сейчас, спрятаны, замаскированы, в стороне от населенных пунктов. Ничего не поделаешь — служба. Танк не кобыла, в конюшню не поставишь…

Юрий ничего не ответил. Пощелкав ногтем по гильзе, он осмотрел, будто впервые, всю землянку.

— Тебе надо аккумулятор достать, электричество провести. В танковых войсках — и с коптилкой сидишь.

— Да-а.

Помолчали. Николай снова спросил, тряхнув головой и оживляясь:

— Ну, так что же — Соня? Расскажи. Как любовь-то ваша?

Юрий помедлил, внимательно посмотрел товарищу в глаза, облокотился на стол, сжав голову ладонями.

— Не знаю. Может, я все это выдумал. Не знаю. Что теперь делать?

— Ты ее любишь?

— Люблю, пожалуй, — не скоро отозвался Юрий.

— Так действуй. — Скажи ей об этом. Что ж так вздыхать! Знаешь, как Иван Федосеевич всегда говорит? «Думай. И если горячее сердце и холодный ум подсказывают тебе делать одно и то же — действуй, и всегда будет хорошо».