— Ох, времена, времена какие!..
Сойдя с трамвая у Западного вокзала, я увидел толпу, на что-то глазевшую.
Народ шпалерами стоял на тротуаре.
Расфранченные женщины и мужчины восторженно кричали, хохотали и радовались, как маленькие дети.
По мостовой двигались колонны рабочих с красными знаменами.
Оркестр.
Металлисты с огромными молотами.
Мясники с топорами.
Строители с лопатами.
Снова оркестр.
— Да здравствует социал-демократия!
— Долой московских агентов!
— Вздернуть Бела Куна!
— Да здравствует полиция!
С большим трудом пробрался я между шпалер и увидел дефилирующих демонстрантов.
Рабочие — социал-демократы Будапешта — демонстрировали против коммунистов.
— Да здравствует социал-демократия! Повесить Бела Куна!
Стоявшие рядом со мной дамы и мужчины были охвачены неописуемым восторгом — я в жизни не видывал ничего отвратительнее этого зрелища.
Я почувствовал себя невыносимо скверно. Что все это значит?
— Долой агентов Москвы!
— Товарищ Шипош! Товарищ Шипош!
Из одной группы, где шли деревообделочники, Пойтек махнул мне рукой.
— Иди сюда, примыкай к нам, если уж ты отстал от своей группы.
— А можно к вам?
— Почему же нет? Где же и быть рабочим, как не здесь!
Голова колонны остановилась, мы тоже стали.
Разговорились с окружающими.
— Тяжелое положение… Хоть мы и забрали власть, но лучше от этого нам не стало. Тем, кому раньше хорошо жилось, и теперь хорошо живется.
— Никто не может сказать, что зарплата низка, — возразил Пойтек.
— Что зарплата! Неужто вам, товарищ, живется лучше, чем прежде?
— Этого я, понятно, сказать не могу. Но как же можно жить хорошо в такой обнищалой стране!
— Если хорошенько вдуматься, страна в целом не так уже обнищала. Вы только поглядите, дорогой товарищ, каковы брильянты в ушах у дам, вот там, на тротуаре. Или посмотрите на этого пузатого, в расстегнутом пальто, какую он толстую цепь на жилет выпустил…
— Ограбить-то ведь мы их не можем…
— Зачем грабить, есть и другие способы.
— Долой агентов Москвы! — надрывался толстый господин.
— Пошел ты к чорту! — огрызнулся один из рабочих.
Инцидент, быть может, разрешился бы не в пользу толстого господина, если бы в эту минуту колонна наша не тронулась.
Оркестр заиграл, а мы запели:
Вечером Пойтек повел меня к Гюлаю. Нас собралось одиннадцать человек, и мы оставались у него до полуночи.
— На проспекте Ваци рабочие уже социализировали два завода, — сообщил нам Гюлай.
— Те самые, что сегодня демонстрировали против нас?
— И они в том числе. Демонстрировали они, подчиняясь призраку партийной дисциплины, социализацию же они провели под давлением действительной необходимости.
У меня в этот вечер было неотложное дело: нужно было помочь инженеру-коммунисту, устанавливавшему в одном загородном доме радиоприемник. Правительство систематически искажало сведения, а при помощи этого аппарата наша партия стала получать известия, не черпая их из официальных правительственных источников.
На верном пути
Весна властно стучала в окно.
Минувшей осенью, в первые дни революции, в городе царило весеннее настроение. Теперь же, в мартовские дни, город имел такой вид, словно находился под угрозой бурь, наводнений, пожаров…
Всякая борьба замерла.
Мало оставалось таких, которые продолжали верить в освободительную роль первой революции, и еще меньше тех, кто верил в возможность новой революции.
Демократия?
Диктатура?
— Бросьте! Цветные французские войска в Пеште. Африканцы!.. Чехи, румыны, сербы — тоже неподалеку.
«Нет! Нет! Никогда!»
Недостаток угля.
Недостаток хлеба.
Безработица.
Обесценение денег.
Демократия?
Диктатура?
— Не все ли равно!
На некоторое время все замерло.
И затем:
Были объявлены выборы в Учредительное собрание.
«Слово за социал-демократической партией!»
«Мы окрасим парламент в красное!» — вопили социал-демократические плакаты.
«Осторожно, окрашено!» — ответили мы.
«Каждый рабочий обязан отдать дневной заработок в выборный фонд!» «Ни копейки в выборный фонд!»
Бывший штаб-офицер поместил в буржуазной газете статью, где доказывал, что в Европе существует одна лишь армия, с которой приходится считаться: русская Красная армия.
Вильсон.
Ленин.
Задунайской области угрожает крестьянское восстание.
Распределение земли.
Гражданская милиция.
«Социализация земли и орудий производства!»
«Пробуждающаяся Венгрия».
«Венгерец, проснись! Небывалая опасность угрожает нации!»
Что-то будет? Что-то будет?..
Город погружен во мрак, но до самого утра не замирает уличное движение. Кто может, кто хочет сегодня спать?
«Работайте! Хлеб на исходе!»
Тысячи новых плакатов, один самоувереннее другого. Все вместе они только увеличивают общую неуверенность.
Тысячи тревожных фраз.
Французы собираются оккупировать страну…
Сербы, румыны, чехи…
«Нет! Нет! Никогда!»
Снова тысячи различных воззваний, и вдруг — тишина.
Забастовали типографии.
Миллионы чудовищных слухов.
Французы, сербы, чехи…
Русские.
Правительство подало в отставку.
— Знаешь, Петр, каковы новости? — разбудил меня поутру Пойтек. — Русская Красная армия взяла Тарнополь. Они, значит, уже в Галиции, совсем неподалеку.
— Правда? Или же…
— Официальное сообщение по радио.
— Оттого-то, значит, правительство и подало в отставку?
— Не потому. Полковник Викс передал правительству новую ноту. Вильсон снова отхватил кусок Венгрии. А правительство, понятно, придает значение только тому, что состряпано в Париже… Тем временем русские захватили Тарнополь. Я потому к тебе так рано, что еще сегодня тебе предстоит выехать в Солнок. Ты должен будешь передать чрезвычайно важные инструкции.
— Хорошо.
— Передашь — и тотчас же вернешься назад. Ты здесь будешь нужен.
— Понял.
Нелегко было протиснуться в вагон, но все же мне это удалось. Всю дорогу пришлось ехать стоя: такое плотное кольцо пассажиров окружило меня, что не только что упасть, но и повернуться не было возможности. Поэтому мне никак не удавалось поглядеть на того, кто за моей спиной разглагольствовал о политике.
— Сто тысяч французов высадилось в Фиуме. С артиллерией, танками, воздушным флотом — со всем, что только нужно! И недели не пройдет, как они займут Пешт. Сто тысяч — французов — вы понимаете, что это значит? Уж они-то наведут порядок!
— Русские перевалили через Карпаты, теперь они в Венгрии… Понимаете, что это значит? Сорок тысяч русских большевиков!
— Русские? Ха! Они Москву — и ту потеряли!
— А я говорю: они перешли через Карпаты. Сорок тысяч русских большевиков — никак не меньше! Эти-то уж наведут порядок!
— Сказки! Уберите-ка свою ногу с моей.
— Как, чорт возьми, хотите вы, чтобы я ее снял, когда на ней еще кто-то примостился?
— Неслыханно!
— Погодите, и похуже еще будет… вашему брату!
Вернуться в Будапешт мне предстояло в субботу утром, но я успел приехать в пятницу вечером.
Когда я из вокзала вышел на площадь, было уже совсем темно, но фонари еще не горели. Моросил мелкий дождь.
Газетчиков не было видно: забастовка типографских рабочих, очевидно, еще не кончилась. На улицах было мало движения, — меньше, пожалуй, чем обычно. Пока я стоял, прислонившись к фонарному столбу, и окидывал взглядом площадь, мимо меня, по направлению к главному входу вокзала, прошел небольшой отряд солдат. В ту минуту, когда последний солдат поровнялся со мной, газ в фонарном рожке вспыхнул и осветил его фуражку, а на ней красную повязку. Штыки ярко блестели, но я видел только красную повязку.