…Десятый номер… Восьмой… Через дом — жилище Вермана. Кирилл вдруг взволновался и замедлил шаги, чтобы успокоиться. Это волнение было ему неприятно. Любые проявления эмоций он с презрением припечатывал кратким приговором: «Нервишки шалят…»

За домом номер шесть улицу пересекал овражек; по дну его журчал ручей. Ступив на переброшенный через овраг мостик, Кирилл приостановился и взглянул на противоположный склон. По склону пышно разрослись деревья, сквозь их гущину не просматривались очертания здания.

Миновав мост, Кирилл оказался на той стороне оврага и, взбежав по пологому склону, остановился как вкопанный.

Перед ним, обнесенный полуразвалившейся каменной оградой, открылся пустырь. Из-за ограды, вдоль которой с внутренней стороны тянулся кустарник, выглядывали заросшие бурьяном груды обгорелого кирпича, обломки каких-то досок, кучи мусора.

«Может, это не тот дом? — на секунду мелькнула жаркая надежда, и Кирилл, как в детстве, когда очень чего-нибудь хотел, даже зажмурился. — Пусть будет не тот…» Но, открыв глаза, он был сразу отрезвлен реальностью: номерная дощечка на уцелевших воротах равнодушно информировала, что развалины и есть дом четыре.

Кирилл прошел по улице дальше. Во дворе перед низенькой, совсем сельской хатенкой — домом номер два — простоволосая женщина в сарафане развешивала на веревке белье. На вопрос, давно ли сгорел соседний дом, она словоохотливо ответила:

— А хто его знае. Балакають, шо рокив тому пять альбо десять. Народ кругом усэ новый. Мы и сами туточки тильки другий рок…

Кирилл возвратился к пепелищу.

Он вошел в ворота, хотя проще было перешагнуть через бывший забор, и побродил по пустырю. Видно, здесь когда-то располагалась небольшая, уютная усадебка. Воображение Кирилла быстро воссоздало ее по действительным и мнимым контурам и вехам.

Вот где жил человек, заслуживший высокую награду германского правительства, которая искала его чуть ли не десять лет! В голове Кирилла мигом сложилась история молодого немецкого офицера (конечно же, офицера!), который отличился на войне, в окопах, а в дни германо-австрийской оккупации Украины попал в Нижнелиманск и расположился на постой в этом зажиточном доме. У владельца усадьбы, естественно, была красавица дочь, и между нею и офицером вспыхнула бурная любовь. Вскоре после войны демобилизовавшийся офицер вернулся сюда, женился и остался здесь навсегда.

Но покой его был нарушен. Германская разведка, узнав, что в России осел кавалер Железного Креста, решила, что лучшего резидента нельзя пожелать. Поэтому ему и направили через посольство письмо. Берлинские господа решили завербовать беднягу двойным приемом: во-первых, сыграть на патриотизме, а если это не поможет, — шантажировать: мол, немец, живущий в Советской России, получив такое письмо, будет бесповоротно скомпрометирован. Рано или поздно ему несдобровать. Единственное спасение для него — переменить место жительства, скрыться из виду ГПУ. И начать работу для фатерлянда. Этот трюк удался, и Верман потому и исчез из Нижнелиманска.

Минуту, минуту. А был ли Верман здесь в 1926 году? Может, пожар случился раньше? Как сказала та женщина — пять или десять лет назад… А может быть, семь? Тогда как раз и получается двадцать шестой год… Эврика! Как же он раньше не понял, в чем дело?! Да ведь этот пожар — дело рук самого Вермана! Несомненный факт! Чтоб была причина внезапного отъезда! А то ведь как бы получилось? Жил человек, жил, добро наживал, с чего бы это ему ни с того ни с сего все бросить и сняться с насиженного места?! Подозрительно? Подозрительно. Этак далеко не уедешь. А пожар — пожар все преотлично объясняет. Тяжко человеку оставаться на пепелище, он забирает чад и домочадцев и уезжает. Куда — никому не говорит, потому как сам не знает. В общем, куда глаза глядят. Может, и вправду далеко? Но нет, скорей всего близко. Вот ведь и Алексей Алексеич все время повторяет: им нужен Нижнелиманский судостроительный завод. А, с другой стороны, могли и подальше резидента отправить, тогда дело, понятно, осложняется. Вполне возможно, что придется ему, Кириллу (конечно, ему — кому же еще? Кто все это размотал?), отправляться в дальнюю командировку… Понятно, не одному: одному такую историю не осилить. Наверно, Каротин даст ему в помощь Славина. Хотя, может, Славина и себе оставит, а мне вытребует кого-нибудь еще из Одессы или из здешних ребят… тоже есть неплохие чекисты, вот, скажем, эти двое — Гриша и Сергей. Или Денис Антоныч — тот бритый, что во дворе «солнышко» крутил…

Словом, дело за тем, чтобы найти Вермана. Что там говорить — это как еще не просто! Но раз надо — значит, надо. И он, Кирилл Ростовцев, разобьется в лепешку, однако найдет его а ту при, фр. Во что бы то ни стало.

— Добрый день, господин Вольф. — Портье в своей ложе в углу вестибюля привстал, оторвавшись от массивной книги приезжих. — Ваша телеграмма получена, и номер вам забронирован. Будьте любезны паспорт.

Полноватый блондин в светло-сером костюме и мягкой шляпе, с небольшим желтым кожаным чемоданом в руке вытащил из внутреннего кармана документ. Портье снова сел и, почти водя носом по строчкам (он был близорук, но стеснялся носить очки), внес имя Герхардта Вольфа в книгу.

— Паспорт остается у нас. Вы можете получить его в любой момент, когда надумаете нас покинуть. Таковы правила. — Портье словно извинялся за существование обременительных правил.

— Я знаю. — Вольф говорил по-русски без акцента. — Куда мне идти? — Он широко, простодушно улыбнулся.

— Ваш номер шестой, на втором этаже. Я вас провожу.

— Спасибо.

Номер, отведенный представителю «Контроль К°», был просторен и уютен. Он состоял из двух комнат с уборной и ванной. Портье открыл дверь и сделал приглашающий жест.

Опустив чемодан на пол, Герхардт Вольф огляделся.

— Великолепно! — сказал он. — Люкс! Но, знаете ли, это мне не подойдет.

— Вы отказываетесь от этого номера?!

— Увы, увы! — Вольф опустил углы губ и прикрыл веками широко расставленные глаза, изображая крайнюю степень сожаления.

— Воля ваша. — Портье, кажется, был даже обижен. — Уж не знаю, что вам и подойдет тогда. Лучший номер в отеле.

— Именно, именно, — подхватил немец. — В том-то и дело. А мне надо попроще, поскромнее. Я, видите ли, ограничен в средствах. Фирма на всем экономит. — Он улыбнулся своей щедрой, простодушной улыбкой.

— Хорошо. Идемте в номер десятый. Но имейте в виду, господин Вольф, он куда менее удобен. А разница в цене не так чтоб уж очень большая.

— О, копейка рубль бережет.

Десятый номер был тоже неплохой, но однокомнатный.

— Этот вас устроит?

— Мои личные потребности минимальны. Ведь я лишь солдат-от-коммерции! И лотом, я к вам всего дня на три, не более. Здесь мне все было бы по душе, если бы… — Вольф, не выпуская чемодана, подошел к окну, толкнул фрамугу и сквозь распахнувшиеся створки оглядел двор своими широко расставленными глазами. — Каждый из нас — человек, у каждого из нас — маленькие слабости. — Он повернулся спиной к окну. — Люблю, чтоб окно смотрело на улицу. В жизнь, так сказать. Обожаю шум, толпу. Каприз, знаете ли. Может, у вас найдется для меня такой номер? Где-нибудь в конце коридора?

Портье надел очки.

— Вы серьезно, господин Вольф? Странно. Все хотят жить спокойнее, а вы… Окна на улицу! Но раз вы так желаете…

Пожимая плечами и бормоча под нос, портье повел представителя «Контроль К°» в самый конец коридора.

— Но имейте в виду, господин Вольф, номер — тринадцатый. Некоторые отказываются.

— О, не беспокойтесь! Можете даже поселить ко мне черную кошку. И, между прочим, сегодня понедельник. Я абсолютно лишен предрассудков.

Портье в полутьме коридорного тупика никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец дверь распахнулась, и в коридор хлынуло солнце. Входя в свою комнату вслед за портье, Вольф на пороге оглянулся. Напротив шоколадно золотилась в солнечном луче дверь с броской буквой «М».