Крепостная тюрьма оказалась угрюмым трехэтажным кирпичным зданием. Она непосредственно замыкала стены крепости и мрачно глядела на внешний мир своими подслеповатыми зарешеченными окнами. Неизбежная процедура приема, и я очутился во втором этаже следственного корпуса, в камере номер шестьдесят четыре…

Потянулись длинные дни. Никуда не вызывали, и меня стали одолевать тревожные раздумья: уж не раскрыли ли, кто я такой на самом деле? Или наводят справки? Если так — плохо мне будет. Придется изучить географию тюрем всей Российской империи — от Балтийского моря до далекой Лены. Вот это будет университет!

Месяц сидения был на исходе, когда меня снова вызвали к знакомому подполковнику.

— Так ты говоришь, искал работу?

Ого, появилось обычное «ты»! Добрый знак!

— Так точно, ваше высокоблагородие.

Подполковник нажал кнопку и приказал вошедшему солдату:

— Свидетеля Никодимова сюда.

В комнату вошел агент по вербовке рабочей силы — тот самый холеный мужчина в инженерской фуражке. Только теперь его нижняя губа была аккуратно подобрана. Он подтвердил, что я действительно просился на работу. То же самое подтвердил и другой свидетель — помощник агента.

— Хорошо. Вы свободны, — отпустил их подполковник. — Ну, вот, молодой человек, счастлив твой бог! Оснований привлекать тебя к военному суду нет. Передаем тебя гражданским властям. Пусть займутся тобою они.

Вот так да!.. Гражданским властям — значит, полиции.

Конвоиры доставили меня в крепостную контору и передали с рук на руки городовым. Меня ждало пересыльное отделение городской тюрьмы…

В одну камеру со мной попали трое студентов-технологов и несколько крестьян, Студенты объяснили, что они уклоняются от призыва и их должны отправить на родину в Москву. Крестьян забрали как беспаспортных бродяг. Они тоже ждали путешествия этапом. Один я не знал, что со мною будет.

Дня через три снова вызвали на допрос. На этот раз мной занялся жандармский ротмистр. Когда я вошел в его кабинет, он перелистывал паспорт. Мой?! Ротмистр положил паспортную книжечку на край стола:

— Тэ-эк-с, юноша… — Почему жандарм назвал меня юношей, я так и не понял — было мне в ту пору под тридцать, и к тому же носил я бороду, которая меня отнюдь не молодила. — Скажи-ка мне… Живы твои родители?

— Да, — наугад ответил я.

— Вот как? — переспросил жандарм, и я понял, что попал впросак.

Я поправился:

— Когда уезжал из дому, были живы.

— Ах, вот как, были живы, когда уезжал? И папаша и мамаша?

— Ну да.

— Тэ-эк-с… Что-то не сходятся твои показания с ответом из волости, — ехидненько взглянул на меня ротмистр. — Вот что, братец, ты уж лучше не морочь нам голову, скажи прямо: твой это паспорт?

— Мой, конечное дело, а то чей же, вашбродь?

— Да-с… Не хочешь говорить правду — твое дело. Свезем тебя на опознание в твою волость. Ежели паспорт чужой — пеняй на себя! Будем судить как бродягу, проживающего по подложному виду. А может, того хуже? Может, ты человека убил и украл его паспорт? А?

Из шпионов — в убийцы!

— Да что вы, ваше благородие, какой же я убивец?

— Вот мы все выясним. Если врешь, сгниешь в тюрьме, юноша!

Через несколько дней меня и трех студентов вызвали в контору. Студентам выдали их чемоданчики, чайник. Мне возвращать было нечего: я был гол как сокол.

Отвели нас на вокзал. У перрона уже стоял пассажирский поезд. К нашему удивлению, нас ввели в первый от почтового обычный вагон третьего класса, очистили от пассажиров крайнее купе.

— Повезло вам, что не этапом отправили, — весело сказал высокий молодой жандарм — он был старший. — Мигом доедете и вшей не наберете.

Больше для вида, чем для настоящей изоляции от остальных пассажиров, жандармы не велели поднимать одну полку. Вот и все.

Такой оборот дела меня очень обрадовал: значит, не считают важным преступником. Ну, Петрусь, теперь не дремли!..

Поезд тронулся. Прощай, Либава-мачеха!

Студенты, должно быть, были парни состоятельные, в деньгах не нуждались. Почти на каждой станции жандармы бегали по их поручениям купить чего-нибудь то к завтраку, то к обеду, то к ужину. У меня прямо-таки слюнки текли — уже целые сутки я жил «наизусть». Чтобы не видеть, как вся компания то и дело принимается весело жевать, я повернулся на своей полке лицом к стене и притворился, что сплю.

Но студенты были не из тех, кому на такие вещи плевать.

— Слушай, приятель, — обратился ко мне один из них, — ты что, болен, что ли?

— Здоров, — неохотно процедил я.

— А чего ж ты ничего не ешь?

— Он же чист, как турецкий святой! — захохотал молодой жандарм.

Второй, с длинными усами и с медалью, тоже рассмеялся:

— Точь-в-точь святой! Ни у него, ни у нас ни копейки его денег нету.

— Что ж ты нам ничего не говоришь? — рассердился студент. — Эдак не годится. Мы же товарищи по несчастью. Ты, брат, так не доедешь. А ну-ка, слезай с полки, присоединяйся!

Я слез и присел к столику.

Дело шло к вечеру, и мои новые друзья собрались ужинать.

— Послушай, господин жандарм, — обратился к старшому тот самый студент, который предложил мне вступить в их компанию, веселый паренек со светлой, колечками, бородкой, в расстегнутой рубашке под студенческой курткой. — Купил бы ты на следующей станции бутылочку хлебного? Ну что нам шестерым от бутылки станет? Ровным счетом ничего. Только малость веселья прибавится.

Стражи ломались недолго: видать, сами были не прочь выпить на дармовщинку. На станции усатый жандарм сбегал в вокзал и, вернувшись, извлек из кармана своей шинели желанную бутылку.

— Только, господа, без шума, — попросил молодой жандарм. — Потише. Тогда все будет в порядке. И вам хорошо, и нам.

Приготовили ужин.

— А ну, служба, подсаживайтесь и вы. Артель так артель! А то через два дня будем дома, тогда всему аминь!

Студенты чокнулись с жандармами, выпили.

— А ты что же?

— Не пьющий, — со смиренным видом отвечал я.

— Ну-у?! — изумился другой студент, наголо бритый, сверкавший круглым черепом. — А ну-ка, дай-ка на тебя посмотреть. Первый раз непьющего вижу.

— Ты что, может, обет дал? — заинтересовался третий, здоровенный детина, которому было в пору в цирке гири поднимать. — Или маманька с папанькой не велят? Так ведь они не узнают. А эти дяденьки, — указал он на жандармов, — ничего им не скажут. Они мужики неплохие, — подмигнул он мне. — Мы на них не в обиде — что ж, служба у них такая. Жить-то надо…

Жандармам очень понравились слова студента — вишь, мол, даже «скубент» сочувствует нелегкой жандармской доле. Они скорбно вздыхали и поддакивали.

Поезд почему-то долго стоял.

— Ну что это — одна склянка?! — проговорил бритый студент, разглядывая бутылку на свет. — Словно ее и не было!

На этот раз ушел за выпивкой молодой жандарм. Второй сел за проходом у бокового столика. Двое студентов завели с ним какой-то игривый разговор, а тот, что с бородкой, уселся около меня и тихо спросил:

— Тебе ехать на родину можно?

— Нет, нельзя.

— Мы, брат, так сразу и поняли. У нас глаз наметанный. Ну, слушай. Ты уж бегал с жандармом за кипятком. Пойдешь и за покупками, уж мы устроим. Жандармы привыкнут, что ты телок, никуда от них не денешься. А там увидим. Мы с ребятами еще подумаем, как лучше тебе помочь.

— Спасибо, — от всего сердца сказал я.

В это время вернулся старшой.

— Скат у одного вагона меняют, вот и стоим. — Он водрузил на столик бутылку.

— Слушай, служба, — обратился к нему бородатый, — раз поезд пойдет еще не скоро, надо бы здесь продовольствием запастись. А то кто его знает, где утром будем, достанем ли что на завтрак. Да и кипяток нужен. А в помощь захватите вон Соколова. Пусть его ветерком продует, — может, он с нами все-таки выпьет. А, Соколов?

— Не, я не пьющий, — как можно застенчивее возразил я. — А помочь — чего ж, я помогу.