Наши стражи согласились, и вступивший на дежурство усатый жандарм, захватив меня, пошел на станцию. Я торжественно нес чайник. Щедро тратя чужие деньги, жандарм накупил всякой всячины и нагрузил меня, как заправского носильщика. Набрали кипятку. Потом мой провожатый, поколебавшись, купил еще бутылку водки, но строго наказал мне:

— Ты об ей никому не полслова. Слышь? А то все в лоск упьемся. Это на утро, когда завтракать будем.

После ужина я забрался на верхнюю полку, но мне не спалось. Ворочался, обдумывая, где и как мне удобнее сбежать. Что сообразят еще мои новые друзья-студенты? Главное — добраться до Москвы. Явки московские я хорошо помнил.

Утром после вчерашней выпивки поднялись все поздно. На небольшой станции снова мы с усатым жандармом сходили за кипятком и продуктами. Я, добросовестно входя в доверие, старался не отставать от него, чуть не наступая ему на пятки.

Жандармы наши час от часу, точнее от бутылки к бутылке, делались все мягче и дружелюбнее.

После завтрака усатый завалился на мою полку спать. Его начальник с веселым и довольным видом заступил «на пост» — уселся на обычном месте дежурного, на нижней боковой полке. Студенты прибрали объедки, бородач и атлет сели поближе к жандарму и, как вчера, принялись точить лясы. Я устроился у окна и следил за пробегающим мимо унылым ландшафтом. Бритый студент сел напротив. Вижу, собирается что-то мне сказать. Покосился на жандарма — тот увлечен беседой с ребятами. К тому же — вот удача! — в соседнем отделении собрались, видать, изрядные гуляки. Поначалу они громко разговаривали, а теперь совсем уж пьяными голосами запели.

— Нам бы вчера еще одну раздавить, не хуже бы песняка завели, — засмеялся жандарм и снова заговорил со студентами.

— Слушай, — тихонько произнес бритый, — мы решили так: около Нового Иерусалима как следует подпоим жандармов. Устроим обед, наберем побольше водки, коньяку. Потом уговорим этих балбесов, чтобы тебя одного пустили принести кипятку. Имей в виду вот что: в Новом Иерусалиме нас обгонит курьерский. Постарайся сесть на него. Хоть зайцем! Он тебя в два счета домчит до Москвы.

Студент-атлет, словно бы спохватившись, закричал:

— Стоп, ребята! А ведь мы и позабыли. Сережка-то сегодня именинник!

— Ну, положим, не именинник, — возразил бородач, — а день рождения мой и вправду сегодня. Это верно.

— Так надо ж это дело спрыснуть! — подхватил бритый. — Маменька Сереженькина небось вспоминает его с тоской: где, мол, мой соколик? А соколик под почетной охраной оправляет свой день рождения. И нечего маменьке беспокоиться. Правильно, Сергей?

— Правильно, — серьезно кивнул тот.

— Ну, а раз правильно, — продолжил свою «партию» атлет, — значит, надобно узнать у проводника, скоро ли станция с хорошим буфетом. Верно, служба?

— Правильно, господа студенты, — согласился молодой жандарм. — Такой случай нельзя не праздновать. Грех!

— Теперь все в порядке, раз и охрана согласна. Единодушие. Значит, ты нас двоих сводишь в буфет и на рынок? — спросил атлет.

— Нет, ребята, так не стоит. Лучше я с Соколовым дважды схожу. Мы уж с ним привыкли. Пойдешь, Соколов? Хоть ты и непьющий, а ребятам помочь надо.

— Чего ж, ладно.

— Ну, айда, Соколов! — позвал жандарм на первой же большой станции.

Он совсем почти за мною не смотрел. Войдя в роль, я то и дело, запыхавшись, догонял его.

— Ох ты, господи, господин жандарм, — говорил я, переводя дыхание, — чуть было вас не потерял! Слава богу, что одежа ваша такая приметная.

Я тащил в вагон гору разных закусок, а в бездонных карманах жандармской шинели покоились две бутылки водки и две — коньяку.

— Вот это правильно! — воскликнул «именинник», увидев кучу провизии и пересчитав бутылки. — Стоп, стоп! Надо еще чего-нибудь сладенького для нашего трезвенника — мадеры или спотыкача, что ли. Что он, зря, что ли, ходит? Как там буфет, хорош?

— Хорош! — Жандарм даже чмокнул от избытка чувств. — Даже шампанское есть.

— Сходите тогда, господин жандарм, уж не посчитайте за труд, снова. Купите там пару бутылочек винца по своему выбору, да пирожных и печенья подороже.

Дважды просить жандарма не пришлось. Опять сходили мы в вокзал.

— Ну вот, все готово, — потирая руки, заявил Сережа. — Теперь умоемся — и за пир!

Уборной в нашем конце вагона, кроме нас, никто не пользовался, ключ от двери в тамбур был у жандармов, и поэтому в уборную мы, арестанты, ходили без провожатых. Окна были там двойные, и охрана на них вполне надеялась.

Отправился умыться и я. Только намылил руки — входит бритый студент, быстро сует мне в руки пачечку денег — рублей, наверно, пятнадцать-двадцать.

— Новый Иерусалим будет нынче часов в семь-восемь. Смотри не воронь. Жандармов накачаем почем зря! Если тебя одного они не отпустят, мы откроем вагонную дверь. Ключ у нас есть. А там уж соображай сам. И не благодари! — остановил он меня. — Мы же понимаем, с кем имеем дело… товарищ…

— Не беспокойся, товарищ, — ответил я, — мне бы только отсюда выбраться, а там… Соображу!

— Да я уж вижу, что ты парень бывалый. — В его словах проскользнул даже какой-то оттенок зависти. — Ну, ступай отсюда. Когда надо будет, мы здесь тужурку с фуражкой повесим. Переоденешься…

Держись, Петрусь!

Уселись за столик, словно старые и добрые приятели.

Начался торжественный обед. Эх, посмотрел бы на меня со стороны «Дед».

— Э, ребята, одного стакана не хватает, — спохватился Сережа.

— Ничего, — по-хозяйски возразил старшой жандарм, — Соколову мы опосля нальем, все одно он сивухи не употребляет.

— Да уж, — подхватили студенты, — здорово его папа с мамой вышколили! Сколько небось за чупрын драли!

Вижу, ребята начинают нарочно поднимать меня на смех. Правильный ход: смешной человек самый безопасный!

— Ну, ребята, — поднял свой стакан молодой жандарм, — выпьем за Сережу, за его здоровье, и чтоб ему больше не случалось так свой день рождения праздновать! — Он залпом осушил свой стакан, крякнул и сунул в рот здоровенный кусок жирной ветчины. Потом налил мне стакан спотыкача.

— Я хоть и не пью, — сказал я, — но за ваш день рождения не могу не выпить. Уж извиняйте меня, выпью, сколько сумею.

Новый взрыв веселья:

— Ладно, давай пей, сколько осилишь! Жаль, молочка тебе не купили. Послушай, а ты часом не баптист?

— Почему ж? Я православный хрестьянин.

Снова хохот.

— И какой леший затащил тебя в Либаву? — пожал плечами усатый жандарм. — Только по дурости ты попал в такую передрягу.

Смех, веселье, разговоры, анекдоты… Выпили по второму стакану, по третьему…

Жандармы наши, смотрю, уж раскраснелись, расстегнули верхние пуговицы на мундирах, глазки стали маслеными, движения размашистыми. Старшой попытался произнести грозную речь, но кончил тем, что схватил бутылку, налил себе полный стакан шустовского коньяку и, сказав: «За счастливую жизнь!» — опрокинул его в рот. Становилось все шумнее и шумнее. Я сделал вид, что охмелел, и полез на свою боковую полку. И снова насмешки:

— Кто пил, а у кого головка разболелась. Бедный, бедный!..

А я сдерживал нервную дрожь: решительный момент неотвратимо приближался. «Веселитесь, издевайтесь, господа жандармы! Жаль, что мне не увидать, так ли радостно вы будете настроены через несколько часов…»

А студенты продолжали накачивать конвой.

Скорей бы, скорей бы Новый Иерусалим!..

Вижу, студенты часто отлучаются в уборную. То Сережа, то бритый, то атлет. И вот замечаю, что бритый возвращается без тужурки. Ну, значит, последняя минута совсем близка. Скорей, скорей!..

Студенты начали шуметь:

— Пить охота, в глотке пересохло! Чаю бы! А чаю нету…

— Нич-чего, — икнув, утешил усатый жандарм. — Будет вам и чаю, будет и свисток, — вдруг продекламировал он и рыгнул. — Скоро бо-о-льшая станция… Новый… этот, как его?.. Сион… то есть Ерусалим… Там и сходим за кипяточком…

Вот поезд стал сбавлять ход. Колеса гремят на стрелках. За окном проплывают станционные здания… Лязг буферов, визг тормозных башмаков… Новый Иерусалим!