Туманец Петрограда...

Однако чую даже я,

Чего здесь ведьме надо.

Умен и едок, Тамада

По чашке водит пальцем —

Как бессловесные года

На черепаший панцирь

Наносит — тщательно, давно,

Злопамятным узором...

И недоступен он равно

Чужим и близким взорам.

Войти? Нет, Боже сохрани!

Уйти? Но все же, все же —

Зачем же сходятся они,

Друг с другом так несхожи?

Им не дарована краса,

И дружество, и честность...

Но здесь творятся чудеса,

Свершается Словесность!

И я, ступив через порог,

Приглаживаюсь гребнем

И робкий делаю шажок

В молчании враждебном.

1960

Рисунок Александра Бенуа к "Медному всаднику"

Понимаю — несчастный безумец

Что-то вякнул кумиру в сердцах —

И спасается, преобразуясь

В раскоряченный, сплюснутый страх.

Но зачем триумфатор надменный

Так спешит затоптать червяка,

Что скакун задыхается медный,

Тяжело раздувая бока?

Знать, какое-то общее лихо

Приковало железным кольцом

К драной пятке бегущего психа

Царский взгляд под лавровым венцом.

Знать, бессилье — всесилию ровня:

Так и сводят друг друга с ума.

Бег постыдный, постыдная ловля.

Хорошо хоть — ненастье и тьма.

1984

Причина

Свой стих, рожденный сам собою

И неизвестно почему,

Я наделить хочу судьбою,

Причину выискать ему.

Так женщина идет Мадонной

В кладбищенскую тесноту,

И сына страсти незаконной

Ведет к безвестному кресту.

И там настурции сажает

И подстригает деревца,

И чуждый холм преображает

В могилу мужа и отца.

1963

Концертный номер

В послевоенном багаже концертном

Был гвоздь программы, бивший наповал:

Нам, зрителям, обыкновенным смертным,

Он Красотою скудость поливал.

Из полутьмы таинственной, глубинной,

По грубому щелястому мосту,

Закукленная в кокон паутинный,

К нам шла актерка делать Красоту.

Она казалась пыльной и нечистой,

Замотана в бесцветное тряпье.

И дезинфекционный, закулисный,

Дул ветерок — и подгонял ее.

Но падал луч — и мотылька ночного

В колибри, в махаона превращал,

И взлет внезапный верхнего покрова

Свистел атласом и парчой трещал,

И нежил, словно вишневый панбархат —

Так дивно пыль пушилась под лучом!

Вот-вот, казалось, розами запахнет...

А что же хлорка? Хлорка не при чем!

И шла покровов выброска и встряска,

Какая-то яванская метель!

Полдневно-изумрудная окраска,

Янтарный шелк, сапфирная синель...

И вдруг твердел российский белый иней

На выпушке китайской темносиней...

И, серебром, как рыбка, облита

По всей точеной, выгнутой фигурке,

Вдруг застывала наша Красота,

Победоносно сбросивши кожурки.

И несколько блистательных минут

Надеялся с ней вместе каждый зритель:

Ее поймут, ее в балет возьмут,

И спать с ней не посмеет осветитель.

Мой друг-подросток, будущий поэт,

Тогда еще не книжный, а тетрадный,

Рукоплескал в свои тринадцать лет

И вожделел к волшебнице эстрадной,

И драгоценной почитал всерьез

Игру летучей ветоши и поз

Под непостижной техникою света...

Не зря тебя, словесник-виртуоз,

Я вспоминаю, думая про это,

И жалко мне актерку и поэта,

Но жаль и осветителя до слез.

Он знал, что за кулисами — мороз,

Хоть волком вой, хоть зарывайся в стружку.

И загодя в конурку он принес

Два пирожка и малую чекушку,

Чтобы согреть, раздухарить подружку —

Царицу роз, владычицу стрекоз.

1986

Новое искусство

(три монолога одного и того же лица в разное время)

I

- Принесите сюда орхидей!

Я без них не дождусь благодати —

Дара речи для пленных идей.

...Черный ворон в багряном закате —

Вот о чем я скажу, господа.

Пусть послушницы, то есть актрисы,

Орхидеи поставят сюда,

Ну а ирисы — прочь, за кулисы.

Чуют все, как один человек:

Черный ворон в багрянце заката

Улетает куда-то, куда-то,

Где чему-то не будет возврата...

Чуть начавшись, кончается век.

Дрожь свободы, тревога предчувства

Сотрясает нам душу и плоть.

Заскорузлая риза Искусства

Нас теснит. Разодрать, распороть

Этот плащ, столь удобный когда-то,