Мы счастливы - ни грая нам, ни чоха,

И нет на нас ни Бога, ни врага.

И детским языком своим эпоха

Облизывает пудру с пирога.

1983

Стихи о трех повешенных

В Ленинграде, у кинотеатра "Гиганта",

В месте полуокраинном, полупустом,

Три фашиста повешены были когда-то -

В сорок пятом, а может быть, сорок шестом.

Немцы были не шишки. Их по разнарядке

Ленинграду прислали. На этот процесс

Ленинградцы пришли посмотреть, ленинградки -

Нездорово-здоровый возник интерес.

Мать с отцом не пошли, но про казнь толковали:

Это им за блокаду, за бомбы в ночи!

Содрогались и едко вдавались в детали -

Про язык синеватый, про струйку мочи...

Я полвека по площади этой не просто

Прохожу: непременно гадаю в тот миг,

Где же точное место глаголя, помоста,

Где текла эта струйка, болтался язык,

Где толпу и влекла, и морозно знобила

Неизвестных мерзавцев публичная смерть,

Где чужих по разверстке чужбина казнила

Средь чужих прибежавших на это смотреть,

Где мой город, победный и средневековый,

Превращал справедливое мщенье в позор?..

И взлетал леденеющий свист подростковый

Безразлично пронзителен, зрелищно-зол...

1995

Спас 1946 года

Залесское, - праздник, простор!

Толпа на лугу у моста.

Невнятный бурлит разговор,

Лоскутно пестрит суета.

Хромает стреноженный конь.

Подсолнухом брызжет крыльцо.

Сидит человеко-гармонь:

Мехами закрыто лицо.

Широким рывком - разлюли -

Черно развернулись меха.

Смятенно взорвавшись в пыли,

Шарахнулись два петуха,

И чей-то стоялый каблук

О землю ударился вдруг,

И, яростно вспыхнув, подол

Над икрами кругом пошел!

А кто и заплачет на крик

От все еще жгучей беды -

Гармони ликующий рык

Не слышит такой ерунды!

И взвился танцующий прах,

И воздух так знойно запах,

Как будто открыли бутыль

Вина, превращенного в пыль!

А кто и сидит - так в руках

Без удержу пляшет костыль!

1984

Фортепиано в квартире, где редко бывают

В.О.

Вальсом вздыхает оркестр духовой,

Газовый шарфик флиртует с погоном,

Пахнет умолкшим вдали полигоном,

Хладной сиренью и теплой травой,

Дачным вагоном, молочным бидоном -

Музыкой, музыкой пахнет живой!

Пылью не пахнет, когда она всюду -

В грудах игрушек, подушек и книг

В мутном серванте, хранящем посуду,

И на простенках, являющих люду

Сталинский лик и заржавленный штык,

Карту отчизны, зашедшей в тупик.

Через забор, не дойдя до ворот,

И по росе - до затихшего бала,

И - под пикейное прячь покрывало

Взор, приглашение, шквал, разворот,

Что началось, что еще не бывало,

Что неизбежно быльем порастет.

Ну, а былье - это просто пылье.

Клочья ворсистые душат жилье,

Тускло клубясь на столах, инструментах,

На фотографиях, траурных лентах,

На плащ-палатках, ремнях, позументах,

Даже на памяти - в складках ее.

Вальс прекращает свое волшебство

Стуком тупым проседающих клавиш.

Господи Боже мой, что Ты оставишь

Нам от всего, от всего, от всего?..

1997

Никогда

Вот юность и любовная невзгода,

Не помню точно - дождик или снег,

Но каменная мокрая погода

Способствует прощанию навек.

И уж конечно, пачку старых писем

Решительно мне друг передает.

И свист его пустынно-независим,

Как дождь ночной, как лестничный пролет.

Он отчужденно втягивает шею.

Его спина сутула и горда.

И обреченной ясностью своею

Еще пугает слово "никогда"...

1970

Часы

Вот часы. Сколько лет,

А скрипят, а идут, -

То ли да, то ли нет,

То ли там, то ли тут.

Вот семья. Вот еда.

Стол и стул. Шум и гам.

За окном - вся беда,

За окном, где-то там!..

Вот и тридцать седьмой,

Вот и сорок шестой.

Милый маятник мой,

Ты постой, ты постой.

Если в доме умрут,

Он стоит. А потом -

То ли там, то ли тут,

То ли гроб, то ли дом.

Все ушли. Вся семья.

Нам вдвоем вековать:

То ли мать, то ли я,

То ли я, то ли мать.

Пятьдесят третий год.

Шестьдесят третий год.

Если кто и придет,

То обратно уйдет.

Вот мы верим во всё.

Вот уже ни во что.

И ни то нам, ни сё,

Всё не так, всё не то.

Сколько дней, сколько лет,