Вижу, тоненькой лучиной

Поджигает он дрова,

И сидит он целый вечер

Перед жаром дровяным,

Весь расплавленно просвечен

Фотосветом кровяным.

Горячо сквозят ладони,

Сочленения, узлы.

В этой плоти, в этом доме

Осиянны все углы.

Лишь в одной центральной точке —

Охлаждающая тьма.

Там — гордыня одиночки,

Своеволие ума.

Никаким печным рентгеном

Не просветишь эту тьму.

...Отчуждением мгновенным

Проникаюсь я к нему.

Освещенная багрово,

Я гляжу из уголка,

И, удерживая слово,

На устах лежит рука.

1968

Баллада подмены

Я сверстницу в дочки взяла.

Подругу, — вернее, подружку.

В свои посвятила дела,

С собой повела на пирушку.

В ней было на танцы, на клуб

Красы: я брала не уродку.

Я ей сочинила для губ

Усмешку, для платья — походку.

В ней было ума на пятак:

Брала я не круглую дуру.

И я показала ей, как

Сыграть покрупнее купюру.

И вот что в ней было свое:

Осознанно, цепко вбирала,

Терпела, пока я ее

Шпыняла и дрессировала.

В ней гений дремал, может быть,

Подмены, притворства, эрзаца.

И я, не умевшая жить,

Ее научила казаться.

Все были довольны вполне

Прекрасной подделкой моею,

И всё, недоступное мне,

Открылось легко перед нею.

Она приходила раз в год

Ко мне, чтобы тихо гордиться,

И жадно смотрела мне в рот:

Вдруг что-то еще пригодится?

1983

Сохранение тепла

От бесхитростной радости всякой

Получая блаженный урок —

Двигай стулом, предчувственно крякай,

Загарпунивай вилкой грибок.

Пусть несет тебя гибкий и сжатый,

Прорезиненный ветер метро

К этой водочной корочке жадной,

К этой огненной стопке в нутро.

Только это — уютно и прочно:

Ни любви, ни сумы, ни тюрьмы,

Ни души, что горюет полночно

На пустынном простреле зимы.

Согревайся, мой друг, забывайся,

Охраняя свое существо,

Поплотней в уголок забивайся,

Не впускай ни меня, никого.

Не впускай — напущу тебе стужи!

Оставайся в тепле и внутри.

И на то, как живу я снаружи,

Высоко-далеко посмотри.

1967

Жеребенок

                                    Сергею Аплонову

Мальчик мой, нет, не мой, а всеобщий и вовсе чужой,

Жеребенок джинсовый, отродье всего поколенья,

Ты не тронут кнутом, понуканьем, оглоблей, вожжой,

Ни подковой еще, ни гвоздем золотого каленья.

Объясни, стригунок, почему от ребяческих ласк,

Отиранья средь нас, от поддакиванья, созерцанья

Оказался так близок полет над землею в распласт,

Иноходный уход, одинокий поскок отрицанья?

Ты не мал и не глуп, на бегу ты способен понять,

Над травою паря и сшибая цветы Иван-чая,

Что да что мы спасли, что на что нам пришлось променять

В том стоячем тумане, где жили, тебя обучая.

Мы покуда вокруг — но смотреть ты не хочешь вокруг:

Скорость — тоже туман: в нем знакомые пастбища тонут,

И речушка мутна, и порядком повытоптан луг,

И денник устарел, и овес радиацией тронут.

Ноги ставя кой-как, изможденные свесив умы,

Твой усталый табун без тебя допасется в распряге.

Жми — неважно, куда! Важно, что не заметили мы,

Как ты птицею стал, позабыв, что рожден от коняги.

1986

Е.С.

Был у меня приятель, мелкий бес,

До дьявола изрядно недоделан.

Благодарю, что был он и исчез,

Мой собственный, мой худосочный демон.

Циничен был, хоть в общем-то и чист.

Трагичен был, хотя благополучен.

Настроен рот на одинокий свист

И нос к тончайшим вынюхам приучен.

Казалось, бессознательно томим

Предчувствием большого разрушенья,

Заранее он принимал решенье

Войти в сотрудничество с ним...

Повсюду он сверлил свои ходы,

Точил мой дом и книг моих ряды,

Во всё, во всё он ввинчивался вёртким,

Язвительным и острым подбородком.

Но детская душа моя тогда

Была непроницаемо-поката.

С поверхности незрелого плода

Сорвался он и соскользнул куда-то.

Каким морозцем нищенски скрипя

Бредет теперь насмешливо-согбенный

Точитель, источивший сам себя,

Мой адский червячок, мой демон бедный?

1969

В трамвае

Среди сырых трамвайных шуб,

Друг с другом склеившихся плотно,

На зов, услышанный сквозь шум,

Проталкиваюсь неохотно.

Мой давний друг меня зовет.

Я втайне злюсь: мне помешали!

Кому там дело, как живет

Моя душа — да и душа ли?