В эту минуту раздался громкий удар входных дверей, и бархатный мужской голос затянул в коридоре: «Не ходи, Марыся, в лес».

— Простите, — сказал председатель, — это один из наших дежурных возвратился с задания. Я должен принять рапорт.

В комнату внесли функционера кооператива «Одинокий». Председатель ловким движением вылил на него ведро воды.

— Аллея Героев, 12, — рапортовал прибывший. — Экспортное столовое. Бросила жена, тяжелое детство, в сорок восемь лет перенес воспаление легких. Ик! Говорит, что мир прекрасен, только люди плохие.

— Вот видите, — снова обратился ко мне председатель, когда усталый функционер оставил нас и, напевая «Голубые волны Рейна», отправился в комнату для дежурных, — еще один человек спасен от одиночества.

— Вы упомянули о специальных и квалифицированных сотрудниках.

— Да. Встречаются и привередливые клиенты. Такие, которые все переживают очень лирически. К ним я высылаю пьющих поэтов. Тут как-то один раз звонит профессор, специалист по культуре майя, ну не пошлем же мы кого попало. Некоторые за рюмкой любят вести религиозные диспуты. Для этого у меня в команде есть один недоучившийся священник, который перед выпускными экзаменами бросил семинарию. Словом, мы поддерживаем постоянный контакт со специалистами, которые работают у нас по заданиям.

На письменном столе зазвонил телефон. Председатель бросился к трубке.

— Алло, кооператив «Одинокий». Слушаю вас.

В ходе беседы его лицо принимало все более и более озабоченное выражение. В конце он прикрыл ладонью трубку и сказал мне вполголоса:

— Звонит какой-то клиент с площади Всех Святых. Просит прислать кого-нибудь, кто бы мог побеседовать о перспективах развития морали. Где я такого возьму?

— А что у него есть выпить? — спросил я.

— Алло, простите, — сказал председатель в трубку, — можете ли вы нас проинформировать, какими напитками вы располагаете?

Получив ответ, он снова закрыл трубку и сказал мне:

— «Айрконьяк» и «Шерри Кордиал».

— Могу пойти, — предложил я.

— Прекрасно, — обрадовался председатель. — У меня как раз свободная единица.

И в трубку:

— Принято.

Пер Гюнт

Над ручейком стояла хатка, возле хатки росла березка. Жил здесь молодой крестьянин с женой. Они любили друг друга. Жена сказала:

— Нужно починить крышу, она уже вся прохудилась.

— Все будет в порядке, — ответил муж, глядя на жену влюбленными глазами.

На другой день в местечке состоялось торжественное собрание. Молодой крестьянин тоже случайно оказался в зале, украшенном бумажными цветами. Провожая его, жена утопала в слезах и противилась тому, чтобы он ехал с подводой в местечко. Но он вез директора школы и даже забыл о разлуке, когда оркестр для начала грянул: «Мы возводим новый дом».

— Если есть какие-нибудь недостатки, то нужно о них говорить, — настаивал председатель. — Кто хочет взять слово?

Молодой крестьянин, сидя у дверей, слушал внимательно, он был восприимчив ко всем призывам, и натура у него была открытая.

— Я! — крикнул он. — Я хочу говорить! — У него спросили фамилию и социальное происхождение.

— Крестьянин, — сказал он. По залу прокатился гул одобрения. Все вытягивали шеи, желая увидеть, как он поднимается на трибуну. Журналист из центральной газеты, который спал, положив голову на подоконник, инстинктивно вздрогнул и проснулся. «На трибуну вышел представитель крестьянства», — бежал его карандаш по бумаге.

— Кто это? — наклонился референт к управляющему.

— Возчик, — ответил тот. — Не имею понятия, что это ему пришло в голову.

— Старик, — приветствовал начальник школьного директора, — ведь это настоящий крестьянин!

Оратор оперся рукой о пюпитр. Речь перед таким собранием требовала от него большого напряжения и не доставляла удовольствия. Но он ни на минуту не допускал мысли, что можно пренебречь призывом председателя. Он сказал:

— Я не знаю всяких там, этих разных там, но я хотел спросить, почему у нас в деревне нет ни гвоздей, ни черепицы. Мы знаем, что в район гвозди и черепица поступают, но к нам, видно, слишком далеко. А у нас людям гвозди и черепица нужны. Это я хотел сказать.

Только он закончил, как ему бурно зааплодировали. Хлопали руководители и референты. Журналист, склонившийся над блокнотом, как всадник над шеей скачущего коня, писал: «Этот старый боец…» Директор, красный от удовольствия, выбежал на трибуну.

— Товарищи! — воскликнул он. — Сердечно благодарим товарища крестьянина, что своим кратким крестьянским словом он принял участие в нашем собрании.

— Браво! Браво! — прервали его собравшиеся.

Восторг был всеобщим.

— Запустили целый участок работы на местах, товарищ, — сказал директор местному начальнику, похлопывая его по плечу.

Молодой оратор снова занял свое место у дверей. Он не понимал, почему ему аплодируют. Проблема гвоздей и черепицы казалась ему важной, но о ней во время собрания никто уже не вспоминал. Программа закончилась чтением стихотворения — его прочла девочка, одетая в краковский костюм. Собрание начало расходиться. Тогда к молодому парню, скромно стоявшему в углу, подошли двое неизвестных.

— Не откажите в любезности, — сказал тот, который был потолще, — мы слышали, как вы говорили. Мы из… (тут он назвал один воеводский город). Завтра мы организовываем там воеводское собрание членов потребительской кооперации. Было бы хорошо, если бы вы в конце выступили.

— Это имеет политическое значение, не забывайте, — сурово вмешался другой. — Участие трудящегося крестьянства!

— Для вас это пустяк, мелочь, — настаивал первый. — А для нас это имеет большое значение и в газете иначе выглядит.

Молодой крестьянин оставил коня и телегу во дворе, а сам, проведя ночь в гостинице за счет деятелей потребительской кооперации, утром направился вместе с ними в город. Он считал, что проблему гвоздей и черепицы, которой никто на предыдущем собрании серьезно не заинтересовался, ему удастся успешно разрешить на собрании потребителей.

Собрание это было удивительно похоже на собрание прошедшего дня. В определенный момент два опекуна подали крестьянину знак. Он взял слово и, выйдя на трибуну, горячо потребовал, чтобы гвозди и черепица поступали в его деревню. Проводили его аплодисментами. Но делового отклика он не дождался.

— Бывайте, — сказал ему после окончания собрания один из опекунов, тот, что потолще. — Но я бы на вашем месте домой пока не возвращался. По городу расклеены афиши о собрании художников. Попробуйте пойти туда. Там и зал больше, и люди интеллигентнее.

Он хотел уехать в свои края, но поезд был только вечером. Улицы воеводского города так ошеломили его, что собрание художников показалось ему тихим убежищем. После двух торжественных собраний он начал понемногу привыкать. Он уже не испытывал страха перед публикой и даже находил некоторое удовольствие в ожидании оваций. На собрании художников женщины были в брюках, а мужчины в красных и зеленых рубашках. Огромным усилием воли он заставил себя попросить слова.

— Крестьянин, — гаркнул он, когда был задан вопрос о происхождении. Он не ошибся. Среди общего подъема он повторил свою речь о черепице и гвоздях. Он уже не жалел, что воспользовался советом деятеля кооперации. Собравшиеся не отпускали его даже после окончания собрания, так как стали сразу же его лепить. Но всех опередил мужчина с мощной фигурой, который забрал его с собой в ресторан.

Этот художник, который никогда и нигде не учился, зарабатывал десятки тысяч, используя в своих целях студентов-наемников, отдавая им 70 процентов от 100 за контракты на декоративные работы. Он сразу предложил парню участие в собрании памяти Мицкевича.

— Да нет, там жена, крыша течет… — упирался крестьянин.

— Сегодня не будет течь, погода железная, — ответил тот. — Сделай это для меня, киса…

Над городом разносился гудок паровоза.

Торжественное собрание памяти Мицкевича происходило в театре. За кулисами, среди декораций к «Паяцам» Леонкавалло, художник давал ему последние наставления.