Хоть без битья поэта нет.

Пиит обязан быть побитым

Хотя б немного, just a bit,

Но не обязан быть пиитом

Любой, кто кем-нибудь побит.

Легко считать себя пророком,

Подсчитывая синяки

И к ним в отчаянье глубоком

Прикладывая медяки.

Но сотня сотен слов облыжных,

И бледный вид, и горький рок,

И в спину брошенный булыжник

Не говорят, что ты пророк.

А то случится, что пророком

Начнет считать себя любой,

Фингал имеющий под оком

Иль шрам над верхнею губой.

Пророк! Твой путь не безобиден.

Пророком быть — тяжелый крест.

Пророк всегда угрюм и беден.

Живет в пустыне. Мало ест.

Но мало быть босым и голым

И плечи подставлять под плеть,

Чтобы сердца людей глаголом

Не то что жечь — хотя бы греть.

Друзья! Поэтому не стоит

Свою тоску вздымать на щит.

Пророк, как правило, не стонет.

О старых шрамах он молчит.

Ему ль считать себя страдальцем

В юдоли грустной сей земли?

Его не трогали и пальцем

В сравненьи с тем, как бить могли.

1988

РУБАЙЯТ

Я не делал особого зла, вообще говоря,

Потому что такие дела, вообще говоря,

Обязательно требуют следовать некой идее,

А идей у меня без числа, вообще говоря.

Я без просьбы не делал добра, вообще говоря,

потому что приходит пора, вообще говоря

Понимаешь, что в жизнь окружающих

страшно вторгаться

Даже легким движеньем пера, вообще говоря.

Непричастный к добру и ко злу, вообще говоря,

Я не стану подобен козлу, вообще говоря,

Что дрожит и рыдает, от страха упав на колени,

О своих пред Тобою заслугах вотще говоря.

МУЗА

Прежде она прилетала чаще.

Как я легко приходил в готовность!

Стоило ей заиграть на лире,

Стоило ей забряцать на цитре,

Пальцами нежно перебирая

Струны, порочный читатель, струны.

После безумных и неумелых

(Привкус запретности!) торопливых

Совокуплений она шептала:

"О, как ты делаешь это! Знаешь,

Н. (фамилия конкурента)

Так не умеет, хоть постоянно

Изобретает новые позы

И называет это верлибром,

Фантасмагорией и гротеском.

О, синхронные окончанья

Строк, приходящих одновременно

К рифме как высшей точке блаженства,

Перекрестившись (прости нас, Боже!

Как не любить перекрестной рифмы?)

О, сладострастные стоны гласных,

Сжатые губы согласных, зубы

Взрывных, задыхание фрикативных,

Жар и томленье заднеязычных!

Как, разметавшись, мы засыпали

В нашем Эдеме (мокрые листья,

Нежные рассвет после бурной ночи,

Робкое теньканье первой птахи,

Непреднамеренно воплотившей

Жалкую прелесть стихосложенья!)

И, залетев, она залетала.

Через какое-то время (месяц,

Два или три, иногда полгода)

Мне в подоле она приносила

Несколько наших произведений.

Если же вдруг случались двойняшки

"Ты повторяешься", — улыбалась,

И, не найдя в близнецах различья,

Я обещал, что больше не буду.

Если я изменял с другими,

Счастья, понятно, не получалось.

Все выходило довольно грубо.

После того как (конец известен)

Снова меня посылали к Музе

(Ибо такая формулировка

Мне подходила более прочих)

Я не слыхал ни слова упрека

От воротившейся милой гостьи.

Я полагаю, сама измена

Ей вообще была безразлична

Лишь бы глагольные окончанья

Не рифмовались чаще, чем нужно.

Тут уж она всерьез обижалась

И говорила, что Н., пожалуй,

Кажется ей, не лишен потенций.

Однако все искупали ночи.

Утром, когда я дремал, уткнувшись

В клавиши бедной машинки, гостья,

Письменный стол приведя в порядок,

Прежде чем выпорхнуть, оставляла

Рядом записку: "Пока! Целую!".

Это звучало: пока целую