Здесь течение мыслей репортера было прервано звуками тихих, медленных шагов, раздававшимися за его спиной. Он быстро обернулся и остолбенел. По кладбищенской дороге, сквозь пелену мелкого дождя, медленно, как бы плывя в воздухе, двигались прямо на него две беловато-серые, расплывчатые фигуры. Одна из них была среднего человеческого роста, другая повыше. В верхней части каждой фигуры светилось пятно неподвижным бледно-желтым светом.

Когда они приблизились на расстояние двух десятков шагов, Холмин разглядел эти пятна. Они представляли собою очертания мертвых человеческих черепов: четыре темных дырки посредине, вместо глаз, носа и рта, а вокруг — слабый, неподвижный свет, окруженный черной каймой.

От этого зрелища Холмин невольно задрожал, хотя и был подготовлен к чему-либо подобному. Лихорадочный озноб, — неприятный, холодный и скользкий, — пополз по всему его телу. Он сделал несколько шагов назад. Фигуры продолжали приближаться. Он отступил еще. Фигуры остановились и от одной из них, — той, что была пониже, — вытянулось вперед что-то длинное, плохо различимое за пеленою дождя, но смутно похожее на руку. По кладбищу разнесся гулкий, знакомый Холмииу голос:

— Идите!. Идите… в колхоз!

Наступила короткая пауза, а затем репортер… расхохотался. Он мог ожидать всего, но только не этого. Мертвецы, вставшие из гроба, в роли колхозных агитаторов! Это было слишком неожиданно и слишком смешно. Приступ смеха, однако, длился у него недолго: каких-нибудь две-три секунды. Смех сменила ярость. Глубоко в груди, возле самого сердца, Холмин болезненно ощутил жгучий, быстро растущий комок злобы на тех, кто так по-шарлатански, с таким бесстыдством и цинизмом используют для советской власти мертвецов и древнее староверческое предсказание, доверчивость дубовичан и их суеверность. И не помня себя от ярости, он закричал:

— Василь Петрович! Стреляй! Участковый — пли!

Инстинктивно пригнувшись, Холмин ждал выстрелов, но их не последовало. В кустах по-прежнему были тишина и безмолвие.

«Неужели Дохватов и милиционер лежат в кустах убитые? Тогда и мне конец», — мелькнула в голове репортера тоскливая мысль.

В это мгновение он с радостью увидел, что одну из фигур — более низкорослую — ему, как будто, удалось напугать своим криком. Она метнулась в сторону, но другая — высокая — испустив не человеческое, а скорее звериное рычание, ринулась на него. Холмин сжал кулаки, приготовившись защищаться, и отчаянно, не надеясь на ответ, крикнул еще раз:

— Да стреляйте же! Скорее!

И сейчас же из его груди вырвался вздох облегчения. В кустах, слева от него, один за другим мелькнули яркие и быстрые огоньки и оттуда загремели выстрелы. Стреляли метко. Фигура, метнувшаяся в сторону, споткнувшись о могильный холм, упала и осталась лежать неподвижно. Рычание другой перешло в однотонный, высокий вопль, закончившийся надрывным стоном, и она растянулась у ног Холмина. Из кустов выскочил человек, два мокрых рукава обняли репортера за шею и тревожный голос Дохватова зашептал ему в ухо:

— Ну, как, Шура? Ты целый? Невредимый?

— Целый, — ответил Холмин. — Что же вы так долго не стреляли?

— Так, Шура. Впечатление потрясающее. Я еле, ясно-понятно, опомнился.

— Засветите-ка фонарь, Василь Петрович. Посмотрим, кто это.

Луч электрического фонаря скользнул по Фигуре, лежащей у их ног, и остановился на ее лице. Оно было покрыто пластами странной массы желтовато-белого и серого цвета.

— Маска! Долой ее! — воскликнул Дохватов.

Он осторожно снял маску, передал Холмину и, всмотревшись в лицо, сказал:

— Личность знакомая. Одноглазый Кондратий.

— Да, это он, — подтвердил Холмин. — А кто другой?

— Сейчас поглядим…

Вторая фигура была тоже в маске. Под нею обнаружилось пухлое, мясистое лицо с небольшими усами и русой, кудреватой бородкой.

— Этого я не знаю, — с сожалением произнес агент. — Но ничего. Произведем опрос дубовичан и личность установим.

— Опроса не потребуется. Я его знаю, — сказал репортер.

— Кто же это?

— Здешний старец-начетчик, Федор Матвеевич Глуховских.

— Да ну? Вот так штука, — протянул агент…

Старец был убит, но Кондратий шевелился и слабо стонал. Услышав его стоны, Дохватов бросился к нему. Он стал возле него на колени и, приподняв за волосы его голову, слегка встряхнул ее.

— Ну, ты, бандит! Развязывай язык! Кто придумал эту штуку с бродячими мертвецами?

Осодмилец стонал, не отвечая ни слова.

— Говори, бандит! Или я тебе все зубы наганом выбью! — заревел агент.

Холмин тронул его за рукав.

— Нельзя же так, Василь Петрович.

Дохватов локтем оттолкнул репортера.

— Не лезь, Шура. Теперь я сам управлюсь. Тут дело политическое получается. Мы должны поскорее все выяснить, иначе нам будет плохо.

И он, тряся за волосы голову Кондратия и замахиваясь на нее фонарем, заорал снова:

— Морду разобью! Отвечай! Кто придумал мертвецов?

До слуха Холмина, вперемежку со стонами, еле слышно донесся ответ осодмильца:

— Районный… уполномоченный ГПУ… товарищ Котиный…

Дохватов, пораженный этим неожиданным ответом, опустил фонарь. Холмин подумал и сказал:

— Спросите его об убитом гармонисте.

Агент обернулся к нему.

— Думаешь, он зарезал?

— Уверен в этом.

Дохватов встряхнул осодмильца.

— Ты зарезал гармониста?

— Я, — зашелестели губы Кондратия, — вышел из столовки… спрятался за крыльцом… подождал Пашку… потом ножом…

— Кто приказал убить?

— Старец.

С последним словом изо рта осодмильца вытекла струя крови; тело его дернулось и вытянулось.

— Кончился, — произнес агент, вставая с колен. Он поднял валявшуюся рядом с трупом старца маску и, при свете своего фонаря, начал разглядывать ее.

— Интересно, из чего эта штука сделана? Труха какая-то. В руках крошится. И раньше светилась, а теперь нет.

Холмин внимательно осмотрел другую маску, бывшую у него в руках, и сказал:

— Кажется, я догадываюсь из чего она. Погасите-ка фонарь, Василь Петрович.

Фонарь погас. В темноте обе маски опять начали светиться слабым неподвижным светом.

— Да, это гнилушка, — уверенно сказал Холмин.

— Какая гнилушка? — спросил Дохватов.

— Обыкновенная. Из лесу. Гнилое, трухлявое дерево.

— Верно, Шура. Ловкую штуку они с гнилушкой придумали.

Холмин вспомнил о Тюхе-Митюхе.

— А где же наш участковый милиционер?

— В самом деле, где он? Со мной рядом в кустах сидел. Может, помер со страху? — забеспокоился агент.

Он лучем фонаря провел по кустам. Под одним из них они увидели милиционера, сидящего на корточках, закрыв лицо руками. Рядом на земле валялся наган.

— Эй, участковый! — крикнул Дохватов. — Мертвецкое представление окончено. Вылазь да наган подбери.

Тюха-Митюха вылез из кустов, весь дрожа, и спросил заплетающимся языком:

— Где они?

— Померли. Больше бродить не будут, — успокоил его агент и, вдруг, заторопился:

— Шура! Нам нужно спешно ехать.

— Куда?

— После объясню.

Он сунул маску в руки милиционеру.

— Держи, участковый. Сохранишь, как вещественное доказательство. Другую мы заберем с собой. Трупы не трогать. Поставить охрану из осодмильцев. Окружающее население не подпускать.

— Следовало бы этих мертвецов показать дубовичанам, — заметил Холмин.

— Ты думаешь? — обернулся к нему Дохватов.

— По моему очень невредно. Пусть посмотрят, кто их в колхоз загонял.

— Верно. Участковый! Интересующихся от трупов не отгонять. Пускай только руками не лапают. Желающим давать объяснения. Ясно-понятно?

— Понятно, товарищ начальник.

— Пошли на вокзал, Шура, Может, еще успеем к поезду…

— Куда мы едем? — спросил Холмин Дохватова.

Отдуваясь и вытирая пот со лба, агент сказал: — Погоди, Шура. Дай немного передохнуть. Совсем запарился…

Им повезло. Поезд «выбился из графика» и через полустанок проходил с опозданием. Агенту и репортеру удалось на-ходу вскочить в последний вагон. Сунув под нос обер-кондуктору свое служебное удостоверение, Дохватов потребовал: