Однажды я неосторожно обвинил его в трусости, а он тут же не упустил случая и передразнил меня, уличив в неправильном, корявом произношении немецких слов.
Это меня сильно задело и заставило стараться как можно правильнее произносить слова и фразы. Дело дошло до того, что дал сам себе торжественную клятву: «Вот увидите! Я буду говорить на вашем языке не хуже, чем вы! И тогда посмотрим!» Судя по всему, данное тогда обещание было выполнено.
У Эриха были другие достоинства. Он умел «завести» любого из нас, и пользовался авторитетом, выступая в роли арбитра.
Девочки держались несколько обособленно, но общая атмосфера была дружелюбной, и отношения учеников друг с другом были не по-детски уважительными, особенно мальчиков к девочкам. Никто не дразнил друг друга, не давал прозвищ. На переменах никто не носился сломя голову по коридорам, не устраивали клуб в туалете. О курении даже не помышляли.
Ближе всех я подружился с Сашей Магнатом. Его родители жили в доме Наркомата иностранных дел у Красных ворот, в доме из другого мира. Кем был Сашин папа, я не знал и ни разу его не видел.
Мне очень нравилось бывать у них дома. Когда мы приходили из школы, Сашина мама давала нам по большому куску омлета на ломте мягкого белого хлеба. И это по сей день забыть нельзя!.. У Саши был настоящий заграничный велосипед на широких шинах. Саша научил меня ездить, и мы по очереди катались во дворе дома. Катание на велосипеде было самым большим удовольствием. Я бредил собственным велосипедом, но долгие годы это оставалось несбыточной мечтой. Настоящий двухколесный велосипед был в ту пору для многих недоступной роскошью. Потом Сашина мама звала нас обедать. Мне эти обеды казались сказочными, а Сашина мама — прекрасной доброй феей...
В немецкой школе я проучился всего около двух лет. А потом ее закрыли[5]... Прошел ядовитый слух, что «директор школы геноссин Вебер оказалась фашистской шпионкой!» Оказалась!.. Мы любили нашу директрису за доброту и справедливость и не хотели верить слухам.
После того как немецкую школу закрыли, меня определили в обычную среднюю школу. Находилась она на углу Большой Грузинской и 2-й Брестской улиц. По сравнению с той школой эта показалась мрачной и унылой, а о какой-либо приветливости и говорить было нечего. В первый же день мне дали прозвище Американец — за брюки гольф и за берет. В гольфах и высоких ботинках ходили большинство мальчиков немецкой школы. Для меня, жителя Кунцева, преодолевать непролазную осеннюю грязь наших окраин было намного удобнее в гольфах, чем в длинных брюках. Вслед мне пели похабные песенки из репертуара вечного городского фольклора. Помимо этого, я тут же стал обладателем еще двух прозвищ: Баран — за вьющиеся светлые волосы и Витамин — по аналогии со звучанием фамилии. Выходить на переменах из класса в плохо освещенный узкий коридор или в туалет было вовсе не безопасно. Ребята из классов постарше заставляли выворачивать карманы и отбирали все, что представляло для них хоть какой-нибудь интерес. Тех, кто сопротивлялся или пытался пожаловаться, сразу избивали. Иногда группами поджидали на улице. Хотя занималась этим сравнительно небольшая часть учеников нашей школы, но она держала в страхе всех. Даже учителя предпочитали с ними не связываться. Поговаривали, что они водят дружбу с урками, имевшими свою «малину» в одном из домов Большой Грузинской улицы. Так же как Марьина роща, этот московский район был вольницей и вотчиной московской уголовщины. Как ни странно, верховодила в группе девчонка. Говорили, что она цыганка. Выбирая очередную жертву, она впивалась в нее взглядом жгуче-черных глаз, словно гипнотизировала, и обычно выносила свой приговор... По какому поводу, сейчас уже не помню, но не избежал этой участи и я. Она испытующе долго смотрела на меня и наконец изрекла: «Его не трогать!.. Пока». Чем было вызвано такое помилование, не знаю. Попутно замечу, что подобные уголовные помилования случались со мной и позднее, уже во взрослом возрасте, — тоже некоторая странность, — иначе я бы не смог написать эти страницы.
И эта ее устная охранная грамота действовала до тех пор, пока в школе не произошло событие, потрясшее всех без исключения.
— Зарезали! Убили!.. — пронеслось по школе.
Все повыскакивали в коридор. Там, прислонившись к стене, стоял паренек. Обе его руки были прижаты к животу. Между пальцами сочилась струйка крови. Лицо было белое как простыня. Здесь же, на полу, валялся брошенный финский нож... Парень в конце концов остался жив, а вот загадочная цыганская девчонка исчезла навсегда.
Мое положение в классе несколько укрепилось с введением уроков физкультуры. Я стал посещать спорткружок и показал неплохие результаты по прыжкам в длину и лыжам. Позже начал заниматься боксом. Сменил гольфы на брюки, берет на кепку. Внешне мало отличался от остальных. Прозвище Американец отпало.
Совершенно иным, чем в немецкой школе, было отношение мальчишек к девчонкам. В туалете во время перемен умудренные опытом сопляки посвящали нас, желторотых, в подробности половых не столько отношений, сколько извращений. В этой школе непристойные выходки и скверные приставания к девочкам проявлялись иногда даже во время уроков. Популярным занятием наших мальчишек было выбрасывание из окон чернильниц и других не слишком громоздких предметов прямо на головы прохожим. А один даже додумался до того, что взобрался на подоконник и стал писать на прохожих.
Ссоры и драки были обыденным занятием на переменах и после уроков. Чтобы меньше соприкасаться со всем этим, я начал посещать изокружок, а потом и студию при районном Доме культуры. Рисованием занимался с неизменным увлечением. Продолжал занятия спортом на стадионе. Освоил вождение автомобиля.
Четыре года учебы в школе на Большой Грузинской не оставили в памяти светлых воспоминаний. Не могу припомнить даже никого из преподавателей. А вог два года, проведенные в немецкой школе, отчетливо помню до сих пор.
Ну как бы там ни было, окончил я в этой школе седьмой класс и перешел в только что открытую новую школу рядом с площадью Маяковского. Эта во всем отличалась от предыдущей: и самим зданием, и учителями, и учениками, и ученицами...
На одном этаже с нами находился седьмой «А» класс! А знаменит он сразу стал тем, что там училась главная достопримечательность нашей школы — первейшая девица-красавица Галина Вольпе, дочь начальника штаба Московского военного округа комдива Вольпе А. М. Впервые я увидел ее на перемене. Проходя мимо, она гордым движением головы откинула прядь темно-каштановых волос, спадавшую на глаза. Это откидывание было равносильно нокдауну. Со мной что-то произошло. Словно загипнотизированный, я смотрел ей вслед, забыв на некоторое время, где нахожусь.
Другой раз увидел ее, когда она выходила из машины отца, в черной кожаной куртке, без головного убора, опять с той же спадающей на глаза прядью волос. Нет, это было неотразимо... Иногда она даже сама управляла этой большой черной машиной!.. Или мы это уже все вместе придумали?.. Всю зиму она ходила в своей черной кожаной куртке, без головного убора.
Я знал, что в нее было влюблено чуть ли не все мужское население школы, включая комсорга школы Романа. Даже наш молодой директор Иван Петрович, как поговаривали, тоже был к ней неравнодушен. г
Я долго сопротивлялся этому все сметающему чувству, убеждал себя в том, что недостоин ее, что не обладаю никакими необходимыми достоинствами... И все же написал ей записку. Ответа не последовало. Позже подруга Галины Шура Пахарева рассказывала: «Галина каждый день ворох этих записок выбрасывает в урну, не читая». Значит, и мою записку постигла та же участь. «Ну и поделом, возомнил себя героем-сердцеедом!!!» И все же самолюбие было уязвлено. Я заставлял себя не думать о ней и старался избегать встреч.
В дополнение к занятиям легкой атлетикой записался еще и в волейбольную секцию. Но однажды во время игры в спортзале появилась Галина. Я тут же покинул зал и решил больше там не появляться. Прошло несколько дней, ко мне подошла Шура Пахарева и вручила маленькую записочку. Еле сдерживая волнение, прочел: «Если тебе неприятно видеть меня, я больше не буду ходить в спортзал. Галина В.»
5
Много позже я узнал, что школу совсем не закрыли. Ее перевели куда-то в другое место. Устроили «чистку» не только среди руководства и преподавательского состава, но и среди учеников. Просуществовала школа до 1938 г.