Прежде чем распустить строй, нам объявили о демобилизации из армии и о закреплении за угольной промышленностью. Предупредили, что самовольный уход из отрасли будет считаться дезертирством по еще действующему указу военного времени. Зачитали список распределения по шахтам и в бригаду по заготовке крепежного леса и строительству жилья. Похоже, что приписали нас сюда надолго. А некоторых и вовсе вызвали в спецкомендатуру и объявили под расписку, что они являются спецпоселенцами сроком на шесть лет. Меня вроде бы Бог миловал. Я попал в бригаду по заготовке леса. Пилить деревья вручную, суровой зимой, в старом изношенном обмундировании было еще тяжелее, чем работать в шахте.

Назначили бригадиров. Всем на руки выдали продуктовые талоны. Каждое утро бригадиры собирали талоны и передавали их заведующему пищеблоком. Питание привозили из города в больших кюбелях на повозке, запряженной лошадью. На месте еду только разогревали. Несколько дней мы были заняты заготовкой дров в тайге и ремонтом бараков. Часть окон из-за отсутствия стекла пришлось забить досками. Решили: лучше без света, зато в тепле.

Тайга начиналась сразу за бараками. Кругом было много сухих деревьев, отравленных ядовитым газом коксохимзавода, тянущимся от Губахи.

Не прошло и недели, как у нас случилось ЧП. Пришли бригады с работы, а есть нечего. Кюбеля пустые, за обедом никто не ездил. Завпищеблоком куда-то исчез. Искали его все. Безрезультатно. Так и легли спать, голодные и злые. Потом обнаружилось, что исчез и дневальный по пищеблоку (он же по совместительству хлеборез). Кто-то видел, как они вдвоем днем играли в карты,..

Заведующего нашли только на следующий день на чердаке барака... в петле... Сам повесился или помогли — так мы и не узнали. А дневальный вообще исчез. Строили разные догадки, но большинство считали, что заведующий талоны проиграл и, боясь расплаты, — повесился. Дневальный сбежал с талонами. В ту послевоенную голодную пору талоны можно было выгодно продать.

В бараках нельзя было не думать о тех людях, которые здесь жили и умирали до нас. Их дух, казалось, продолжал обитать в этих стенах и звал не то к отмщению, не то к каким-то запредельным рубежам понимания бытия... Порой казалось, что вот-вот услышу и разберу то, что они силятся мне прошептать...

Бесконечно долгой показалась мне эта зима.

К весне вышло постановление правительства об образовании на базе разрозненных шахтерских поселков города Половинка (впоследствии переименован в город Углеуральский). Только в апреле начал слегка таять снег, достигший толщины покрова два, а кое-где даже три метра!

В один из теплых солнечных дней меня вызвали в горисполком.

Председатель, Михаил Васильевич Лазутин, оказывается, вычитал в моем личном деле, что я учился в архитектурном институте. Он спросил, смогу ли я для нового города выполнить несколько архитектурных работ. Я согласился при условии, что мое начальство не будет возражать. Разговор продолжили в кабинете второго секретаря горкома партии Николая Ивановича Типикина. Среднего роста, коренастый, в прошлом шахтер, он понравился мне своей деловитостью и простотой. Руководство решило обустроить это забытое Богом место, придать ему видимость нормального человеческого поселения. В первую очередь наметили создать Парк культуры и отдыха, искусственное озеро, заняться озеленением. Для начала мне надлежало разобрать проект парка, с фонтаном, крытой танцевальной верандой, беседками, удобными скамейками, скульптурами. Приступить к работе следовало немедленно. Мое начальство тут же по телефону было поставлено в известность, что я в течение месяца буду занят работой в горисполкоме. Мне отвели небольшое помещение в соседнем доме и для работы и для жилья. Выдали на месяц талоны на питание в исполкомовский столовой. Вот такое везение!

С большой охотой я принялся за эту первую в моей жизни самостоятельную творческую работу. Знакомство с архитектурой многих городов Европы и особенно Вены, расширило мой архитектурный кругозор, а прослушанный курс лекций и практические занятия на архитектурном факультете пригодились теперь в работе над проектом. Я снова установил для себя сокращенный режим сна, не более четырех-пяти часов в сутки. Иногда ночью просыпался от пришедшего во сне удачного решения и, чтобы не забыть, тут же делал наброски. Днем никуда не выходил, кроме столовой. Порой забывал даже про нее, спохватывался, когда она уже была закрыта. Типикин часто интересовался, как идут дела, помогал доставать справочную литературу. Нередко окно его кабинета светилось далеко за полночь. Чаще всего именно в эти ночные часы я заходил к нему за решением какою-либо вопроса. В другое время бывало много посетителей, и я не решался беспокоить его. Ко мне, как и к другим, он относился всегда внимательно и старался помочь. Общение с ним внесло некоторую коррективу в ранее сложившееся представление об этой категории людей. Несмотря на незаконное удерживание меня в этом неприветливом уголке земли, где значительную часть населения составляли ссыльные тридцатых годов, работа в контакте с Николаем Ивановичем Типикиным оставила во мне добрые воспоминания. Правда, не обходилось и без курьезов. Однажды около полуночи вызвал он меня и сказал:

— Мы с тобой сделали большое упущение, забыли про железнодорожный вокзал. Называемся городом, а вместо красивого вокзала — скособоченный барак. Ты уж, пожалуйста, посиди сегодня ночь, сделай проект вокзала, а утром прямо ко мне.

Пришлось объяснить, что проект вокзала дело серьезное, под силу проектному коллективу специализированного института.

Типикин имел трезвый практический ум и немалый жизненный опыт. Я часто советовался с ним. Однажды пришел с эскизом фонтана для Парка культуры и отдыха. Посередине бетонный чаши с водой и перекрещивающимися струями я изобразил стройную фигуру девушки с веслом. Но подумал, что такая скульптура не очень подходит для шахтерского города и сказал Типикину, что девушку можно заменить шахтером с отбойным молотком. Однако Николай Иванович возразил:

— Пусть хоть в парке шахтеры отдохнут от молотков.

Для вернувшегося на Родину из растерзанной, растоптанной войной Европы, наши земли (куда и близко не докатились бои) казались не менее истерзанными. Запустение и убогость большинства селений (процветание только на киноэкранах) оставляли гнетущее впечатление. Ведь барачный рабочий поселок далеко еще не концлагерь, и все равно видеть это мне было невыносимо. Хотелось хоть что-нибудь сделать: прибрать, исправить, построить. Я готов был денно и нощно к любому созидательному труду, но свободному — без угнетения, без постоянного насилия.

К исходу месяца основной архитектурный проект Парка культуры и отдыха был готов. Его одобрили и утвердили на заседании горисполкома.

На следующей день первый секретарь горкома партии товарищ Шиянов повез проект в Пермь, в областное Управление по делам строительства и архитектуры. А я вернулся в свой барак, чтобы уже с утра отправиться с бригадой на заготовку бревен. Месячный срок командировки закончился.

Но выйти на работу утром мне не пришлось. Было приказано явиться к начальнику строительной конторы Григорию Филимоновичу Пятигорцу.

В просторном кабинете сидел рослый красивый мужчина лет сорока с темным кудрявым чубом. Было в его облике что-то ухарское. Чем-то он напоминал не то Григория Мелехова из «Тихого Дона», не то предводителя шайки разбойников с берегов Витима или Ангары.

— Сядай, — широким жестом он указал на стул. — Ты что ж это, мил человек, ховаешь свий талант? Мени самому треба гарний художник! А вин, бач, с исполкомом якшается (исполкомом он явно пренебрегал). С сегодняшнего дня назначаю тебя художником. Будешь малевать транспаранты.

Меня поселили в бараке неподалеку от конторы. Отгородили закуток, притащили щиты, краски, кисти. Меньше всего я был расположен писать надоевшие всем призывы. К счастью, предложенные тексты были в основном по технике безопасности.