Шли дни. Исполком молчал, и я решил, что мой проект не удовлетворил областное начальство либо иссяк благоустроительный пыл городского руководства. Но однажды прибежал посыльный. Меня срочно вызывали в горком партии. В кабинете первого секретаря помимо хозяина и местного синклита власти я увидел, двух незнакомых людей. Меня представили им. Они в свою очередь назвались: начальник областного Управления по делам строительства и архитектуры Попцов и начальник инспекции Госархстройконтроля Ваганов. Мне сообщили об утверждении проекта Парка культуры и отдыха и о назначении меня исполняющим обязанности главного архитектора города Половинка с одновременным исполнением обязанностей начальника инспекции Госархстройконтроля и председателя постоянной Государственной комиссии по приемке строящихся зданий и сооружений (в исполкомовском штатном расписании я значился инспектором ГАСК).

Начальство благополучно укатило, оставив кучу всяких бланков и инструкций. И вот тут началось...

С копией приказа о назначении я отправился в стройконтору к Пятигорцу. Вручил бумагу секретарше Раечке. Ее тоненькие бровки взлетели вверх, а в глазах застыло удивление. Она прочла текст.

— Не уходите, я доложу Григорию Филимоновичу. Он сейчас у себя.

Пятигорец был деловым и решительным человеком. Порвал у меня на глазах приказ, бросил ею в корзинку, и тут же продиктовал секретарше свой приказ: назначить меня инженером его стройконторы. Потребовал, чтобы с завтрашнего дня я приступил к своим новым обязанностям.

Я понял, что возражения бесполезны и отправился в исполком к председателю. Тот успокоил меня, сказав, что все будет в «полном ажуре» — приказ о моем назначении утвержден облисполкомом, и Пятигорец уже ничего не сможет изменить.

Мне отвели кабинет, поставили телефон. На дверях кабинета появилась табличка с моей фамилией и указанием часов приема посетителей.

В связи с острой нехваткой жилья строительной конторе увеличили план строительства общежитий. Было разрешено индивидуальное строительство. Помимо выдачи разрешений я должен был контролировать правильность отвода участков, размещения домов относительно «красной линии» и соблюдения типового проекта. В связи с разбросанностью объектов и немалых расстояний мне выделили верховую лошадь.

Это была смирная и неторопливая кобыла, по кличке Клань-ка. Она предпочитала передвигаться шагом или медленной трусцой. Заставить ее скакать галопом было безнадежным делом. Однако и у этой смирной лошадки был свой норов или, как теперь говорят, своя индивидуальность. Она не выносила запаха спиртного, и подвыпившего седока немедленно сбрасывала. Отучить ее от этого свойства характера безуспешно пытался ее бывший владелец, заведующий горкомхозом, уволенный незадолго до моего прихода за взяточничество и пьянство. Вместе с лошадью ко мне перешли и его служебные обязанности. Разбирая его документацию, я обратил внимание на три заявления от одного человека с просьбой отвести место на его же приусадебном участке для строительства сарая. На первом заявлении стояла лаконичная резолюция: «Отвести не могем», — на втором заявлении, датированном месяц спустя, стояла такая же резолюция об отказе, а на третьем, той же рукой было написано: «Отвести». Как выяснилось позднее, разрешение на «отвод» было получено за пол-литра самогона.

Первое время многие из моих посетителей пытались сохранить заведенный «порядок». Являлись на прием с кошелками, из которых откровенно выглядывали горлышки бутылок, закупоренных пробками из газетной бумаги... На их лицах отражались удивление и даже растерянность, когда они получали положительное решение, выданное «за просто так». Пытались как бы по забывчивости оставить принесенную мзду. Сложнее было отказывать. Не всем удавалось растолковать обоснованность отказа. Меня пробовали брать «измором», уговаривали, предлагали деньги. Затем увеличивали сумму, видимо, полагая, что мало предложили. Когда же убеждались, что это бесполезно, писали на меня жалобы. К счастью, начальство быстро распознало подоплеку таких жалоб, да и было их не так уж много.

С областными руководителями у меня установились нормальные отношения. Это были специалисты своего дела, и поездки в Пермь с отчетами не только не тяготили меня, а, наоборот, прибавляли опыта и знаний не только в строительном деле и архитектуре, но и в житейских вопросах.

Как только устроились мои дела, ко мне приехала мама. Я даже не сразу узнал ее, так сильно она изменилась и постарела. Отца я хоть мельком видел, когда вернулся из Австрии, а маму в последний раз видел, когда уходил на службу в армию, в ноябре 1939 года. С тех пор прошло уже почти семь лет. К сожалению, мои многочисленные служебные обязанности оставляли нам для общения мало времени. Первую половину дня я проводил в седле, объезжал строящиеся объекты. Потом — прием посетителей, совещания, комиссии. Вечерами допоздна — проектная работа. А тут еще меня вызвали в Пермь на семинар. Я чувствовал, как тяжело маме снова расставаться со мной, хотя она это тщательно скрывала, не желая быть помехой в моей работе. Уезжала она с надеждой на скорую встречу в Москве. <

Постепенно жизнь становилась сносной, и я вот-вот мог довольно органично вписаться во все прелести этой удивительной по нелепости системы. С переходом на работу архитектором при горисполкоме, я больше не числился закрепленным за угольной промышленностью, и моему возвращению домой вроде бы ничто не препятствовало. Но совершенно неожиданно меня пригласил к себе прокурор города. Его назначили сюда совсем недавно. Здешнего прокурора тихо перевели в другой район. Поговаривали, что за взятки и неумеренный произвол. Новый прокурор, Григорий Иванович, был моим ровесником, и попал сюда почти сразу после института. Он приветливо поздоровался и спросил: — Как вам работается в этой упряжке?.. Сами впряглись или заставили?.. — Затем доброжелательно признался: — Я сам еще не освоился со своей прокурорской должностью. На шахтах руководство нарушает все, что только можно нарушить. А спецкомендатура осуществляет надзор за ссыльными так, как будто они сданы им в бессрочное рабство...

Беседа принимала дружеский характер, и я подумал, что он пригласил меня, чтобы поближе познакомиться. Но вот он достал из ящика стола лист бумаги и протянул мне.

Это было заявление Пятигорца о незаконных, как он считал, действиях местного исполкома и моем самовольном уходе с предприятия, относящегося к угольной промышленности, что по действующему Положению должно рассматриваться как дезертирство...

— И что же вы собираетесь со мной сделать? — спросил я.

— Никакого нарушения в ваших действиях я не усматриваю. Больше того, в интересах города, считаю действия исполкома вполне оправданными. Во всех вопросах, касающихся наведения порядка в строительстве, можете рассчитывать на мою помощь. Будем работать в контакте: вы — не допускать нарушений в строительстве, я — нарушений законов и прав шахтеров. Думается, здесь это будет совсем не простым делом...

Я не понял, что он имел в виду. Но скоро убедился в реальности его предположений. Не прошло и года, как он был убит. Но об этом потом.

Строительство, которое вел Пятигорец, входило в сферу моего контроля. Я позвонил ему и попросил проехать со мной по его объектам.

Утром легкие сани уже ждали меня у дома, небольшой морозец слегка пощипывал лицо. Санный транспорт в эту пору был самым подходящим. Несколько минут хорошей рыси, и возница остановил лошадь перед конторой. Знакомая приемная. Здороваюсь с Раечкой. Она почему-то встала при моем появлении. Спрашиваю, у себя ли начальник?

— Он ждет вас.

И вот я снова в кабинете Пятигорца, где совсем недавно со мной обращались довольно бесцеремонно. Теперь мы поменялись ролями. Пятигорец вышел мне навстречу. Я предъявил свои полномочия, отпечатанные на бланке. Он сказал, что уже все знает и сожалеет, что все так «негарно» получилось, не сумел разобраться в человеке.