Рассказывали, что во время войны он оказался в плену. Был вывезен в Германию и помещен в концлагерь. Его освободили американцы. Какое-то время находился у них. Потом вернулся домой. Итог известен: осужден «тройкой» как шпион и изменник Родины, отправлен в Норильск.

Часто, особенно в пургу, закончив уборку помещения конторы, он надевал на плечи вещмешок с камнями в уходил. Возвращался к середине ночи. Никто не знал, где и как он проводил это время. И вот однажды он исчез. В бараке, где он жил, надзиратели перевернули все вверх дном. Допросы продолжались несколько дней. В конторе, где он работал, произошло то же самое. Вольнонаемного начальника выгнали с работы и отправили на материк. Репрессии шли одна за другой. Все понимали, что гулаговские чины всполошились неспроста. Дошли слухи, что дневальный был американским шпионом и что за ним прилетал специальный самолет оттуда!.. Всем нужны сказки и легенды. Тогда я не поверил этим слухам. Впрочем...

Мне довелось слышать от знакомых вольнонаемных, что «Голос Америки» в своих передачах не раз упоминал норильские лагеря заключенных. Сообщения отличались глубокой осведомленностью, подробно и точно отражали лагерную жизнь и повседневную хронику событий. Все недоумевали, откуда они это знают. Точно — не в бровь, а в глаз, — как от собственного корреспондента... Как говорят блатные — «в цвет».

Примерно за год до происшествия с дневальным, среди серого заполярного дня у меня на глазах произошел случай, которому я так и не мог найти объяснения. Возможно, он имел какое-то отношение к загадочному исчезновению дневального (ведь его так и не нашли). Это произошло, когда нас вели под конвоем рыть очередной котлован в тундре. Начиналась весна — длинную полярную ночь сменял день. И, хотя солнце еще не появлялось, видимость была вполне приличная. Неожиданно на небольшой высоте показались два самолета без опознавательных знаков. Их преследовали три наших истребителя. Расстояние между ними сокращалось. Вдруг один из преследующих резко пошел вниз. Раздался взрыв, и из-за невысокой сопки поднялось облако серого дыма. Вслед за первым то же самое произошло и со вторым нашим истребителем. Никаких выстрелов при этом не было слышно. Два неизвестных самолета резко увеличили скорость и скрылись. Все это произошло фантастически быстро, на глазах у всей колонны и конвоя, и никто ничего не мог понять...

Несмотря на преимущества положения художника, писание призывов, лозунгов и портретов вождей все больше и больше угнетало меня.

К этому времени я познакомился с еще одним замечательным человеком — это был эстонец Альберт Труусс. Он так же, как и Побиск Кузнецов, работал в Опытно-металлургическом цехе (ОМЦ). Альберт был в высшей степени порядочным человеком (даже трудно было себе представить, как он живет в этом мире и не погибает...), всегда собранный, подтянутый, добр, честен, умен — ну что еще нужно для человека?..

Мы чувствовали взаимную симпатию и быстро сдружились. Он постоянно рассказывал о работе в лаборатории и о своей начальнице, очень толковой и милой женщине, Ольге Владимировне Балабановой. Однажды я попросил Альберта переговорить с ней: возможен ли мой перевод в ее лабораторию? Конечно, Мазур возражал, ему позарез нужен был художник, но в конце концов не устоял против напористости и обаяния Ольги Владимировны. Я был зачислен лаборантом. В ее лаборатории царила деловая и дружеская атмосфера. Слово «зек» было наглухо забыто. Здесь занимались исследованием и отработкой новых химико-технологических процессов в металлургии цветных металлов.

По результатам работы лаборатория была на хорошем счету у начальства. Пользуясь этим, Балабановой удавалось не допускать вмешательства представителей ГУЛАГа в дела лаборатории. Да и сам начальник ОМЦ, лауреат Сталинской премии, постоянно защищал Ольгу Владимировну и ее лабораторию. (Еще бы! Ведь на достижениях и научных открытиях ученых, преимущественно заключенных, он строил свое благополучие, за их труды получал ордена, лауреатские звания и премии).

При ОМЦ была очень хорошая техническая библиотека. Нам разрешалось пользоваться ею. Это давало мне возможность расширить познания в химии и металлургии, изучать что-то новое, с чем раньше сталкиваться не приходилось.

“Как-то, просматривая старую подшивку журналов «Химия», в одном из номеров на первой странице я увидел большой портрет и сразу узнал работавшего в нашей лаборатории Алексея Александровича Баландина, моего соседа по нарам в лагерном бараке. Под портретом перечислялись все его многочисленные титулы: доктор химических наук, академик, член многих академий мира Не хватало только последнего звания — зек и должности — дневальный по цеху, так он числился по штатному расписанию в зоне.

В одной из лабораторий работал еще один зек — Пиотривский (за точность фамилии не ручаюсь) — личность весьма загадочная. Ни с кем не общался. Говорил по-русски плохо, с сильным польским акцентом. Работал постоянно только в ночную смену. Подчинялся лично начальнику ОМЦ. Чуть ли не каждую ночь к нему приходила из города молодая женщина с маленьким ребенком. Поговаривали, что это его жена и что ее посещения разрешены самым высоким начальством. Иначе бы им не поздоровилось: его отправили бы в штрафной лагпункт, ее — в двадцать четыре часа из Норильска.

Никто толком не знал, чем занимается Пиотровский, но, судя по сногсшибательным привилегиям, был он очень нужным специалистом и занимался очень важным делом. Работали мы на разных установках, но в одном здании. Познакомился я с ним, когда стал работать в ночную смену. Но сблизиться так и не удалось. Он был, как говорится, закрыт на все застежки и избегал каких бы то ни было контактов и общений. Это был крупный польский ученый-химик, автор нового способа эффективного получения кобальта, за который начальник цеха получил звание лауреата Сталинской премии. Видимо, было за что оберегать ученого. Это подтвердил и мой знакомый, бывший студент химико-технологического института, который в нашем цехе выполнял черновую работу по поручениям начальника и Пиотровского.

Теперь Пиотровский работал над очередной «лауреатской» темой. Студент, несмотря на меры предосторожности и секретность, разгадал сущность процесса. Прикидываясь простачком, он сумел ускорить процесс и получил результат раньше, чем планировалось. Цель опыта, который осуществлял вольнонаемный начальник с помощью заключенного Пиотровского (или наоборот — тут черт голову сломит), — получение в чистом виде золота и платиноидов, содержащихся в шламе (переработанной руде), путем спекания и активного воздействия высококонцентрированными хлоридами (вот приблизительно так). Студент первым узнавал о результатах успешного эксперимента, потому что проводил их сам, и не торопился радовать шефа приятными новостями. Он сумел наскрести с килограмм крупинок чистого золота. Все это студент равномерно распределил в вате своей телогрейки и проходил в ней почти год. Благополучно отсидел срок, освободился и уехал домой в своей старой телогрейке.

Когда пришел изуверский приказ: всю 58-ю статью «отправить под землю», Пиотровского куда-то отправили с первой же партией. О дальнейшей судьбе этого уникального ученого мне ничего не известно.

Сплошное горе это, а не воспоминания..,

С работы мы возвращались поздно вечером, а иногда оставались на вторую смену, чтобы меньше находиться в лагере. На работу приходили в бушлатах, а там надевали белые или синие халаты, в зависимости ох характера работы. Побиск и Альберт, мастера на все руки, придумали способ превращения списанных халатов в непромокаемые плащи. Делалось это так: кусок черной «сырой» резины растворяли в бензине и наносили кистями на ткань несколькими сдоями. Ткань приобретала глянцевитую поверхность. Издали можно было подумать, что на нас импортные макинтоши, такие как у моряков дальнего плавания.

Однажды Альберт предложил сделать для лаборатории большое зеркало. Все необходимые реактивы для этого имелись. Не хватало только одного, но самого главного компонента — серебра. А я вспомнил, что на свалке видел выброшенные магнитные пускатели и реле от импортного оборудования с контактами из серебра. Собранные контакты мы растворили в «царской водке», получили хлористое серебро в виде белого губчатого осадка, растворили его в азотной кислоте, профильтровали и в конце концов получили исходный продукт — чистое азотнокислое серебро. Подготовили большой лист стекла, установили его строго горизонтально и налили на него тонкий слой раствора, предварительно добавив в него несколько капель восстановителя. Скоро на поверхности стекла стало осаждаться серебро. Изготовленное зеркало ничем не отличалось от лучших фирменных. После этого нам с Альбертом пришлось выполнить не один заказ, и я хорошо освоил это дело.