Несмотря на наше относительно сносное положение, лагерные будни постоянно напоминали о себе. По промзоне в поисках наживы шаталось много уголовников. В одиночку ходить было опасно. Одним из пострадавших оказался академик Баландин.

Его остановили двое с пиками[26], положили лицом в снег. Забрали несколько рублей (больше ничего не было), прокололи бушлат, поранили спину.

Однажды, когда мы шли на работу, наткнулись на труп женщины, припорошенный снегом. Юбка порвана, на голых ногах — следы царапин и ссадин, возле виска и рядом на снегу — кровь. Судя по всему, женщина была изнасилована и убита. Позже стало известно, как это произошло. Одна из бригад заключенных работала в промзоне в ночную смену. Бригадир встречался с вольной женщиной. Часто по ночам она приходила к нему на свидание, а потом он провожал ее. На этот раз бригадир не смог сам проводить и поручил это своему дневальному. На всякий случай тот взял с собой небольшой топорик. По пути провожатый стал приставать к женщине, угрожая выдать ее связь с заключенным. А когда угрозы не подействовали, ударил ее топориком в висок...

Ограбления и разбой о промзоне и городе, куда могли выходить расконвоированные уголовники («социально близкие»), были обычным явлением.

Постепенно стало выясняться, что сама спецкомендатура участвует в грабежах. Случалось задержат человека, приведут в комендатуру, обыщет, проверят, много ли с собой денег, и отпустят. Не успеет он сделать и сотни шагов, его остановят и под видом грабителей отберут деньги.

Был и такой случай: грабитель остановил женщину, забрал все, что у нее было в сумочке, и переложил к себе в карман. Женщина попросила: «Отдай хоть паспорт, он тебе ни к чему!». Грабитель вытащил из своего кармана паспорт и вернул ей. Женщина добежала до дома и обнаружила, что грабитель по ошибке отдал ей свой паспорт со штампом места работы — Норильская спецкомендатура. Женщина оказалась не робкого десятка и тут же обратилась в управление комбината. Оперативная группа отправилась по указанному в паспорте адресу. Работник спецкомендатуры был уже дома. Его попросили показать свой паспорт. Он достал паспорт из кармана и только тут обнаружил, что это паспорт ограбленной женщины. После этого случая спецкомендатуру основательно перетряхнули, и ограблений стало меньше.

Здесь следовало бы остановиться и подумать — что за уголовное нагромождение окружает нас на протяжении всей жизни?.. Как бы мы ни старались вырваться из этого окружения, оно преследует нас, теснит и... в конечном итоге побеждает.

Откуда оно взялось?.. Почему все время с нами?.. Вот и в моем тексте эта уголовщина присутствует куда больше, чем хотелось бы.

Я, без малого, ровесник этой страны, и на склоне лет понял и могу сказать: тотальная уголовщина заложена в фундамент нашей государственной системы, вместе со всеобщим насилием и всеобщей нищетой. От нее нет спасения — она угнездилась в основании партийно-государственного устройства, всего репрессивного аппарата (в одном месте больше, в другом — меньше), в так называемых (извините!) правоохранительных органах, во всей массе трудового и прослойках паразитического люда и, наконец, в непомерном монстре военного организма. Уголовщина, блатнячество и беспредел пронизали все — лексику, способ одеваться, а следовательно, и моду, песенное творчество и музыку, поэзию, конечно же, литературу, систему отношений в семье, на работе, на улице, в учреждении, на самых высоких ступенях государственной иерархической лестницы — саму систему мышления. Уголовщина просочилась повсюду и постепенно начала заполнять армию. А это уж и вовсе беспредельная катастрофа!.. Военные дольше всех продержались. Но в конце концов не выдержали и они — рухнули.

...Когда работа по созданию опытной установки уже завершилась, у меня стало немного больше свободного времени и снова потянуло к живописи. Я набрался смелости и предложил нашей славной начальнице лаборатории написать маслом ее портрет. Ольга Владимировна согласилась. Первый сеанс состоялся в воскресенье. Ольга Владимировна надела очень элегантную кофточку цвета морской волны. Этот цвет хорошо сочетался с почти таким же цветом ее глаз; светлые золотистые волосы и яркая губная помада... Такой я свою начальницу никогда не видел. На работе она носила белый халат, и в нем казалась намного старше своих тридцати лет. Оказалось, мы были ровесники... Я толком не знал, как следует вести себя с ней. Со мной она держалась просто, и я вскоре освоился и уже чувствовал себя гораздо свободнее. Работа продолжалась несколько воскресений. Портрет с каждым разом приобретал все большее сходство и, как говорят художники, вызревал. Близилось завершение. Но однажды в лабораторию неожиданно заявился сам начальник ОМЦ. На меня даже и не взглянул, сухо, недобро сказал:

— Ольга Владимировна, прошу зайти ко мне.

Не знаю, какой разговор произошел у него в кабинете. Ольга Владимировна вернулась очень взволнованной, в глазах стояли злые, сдержанные слезы...

— Дурак. Ничтожество! — произнесла она, как бы продолжая разговор с ним, а не со мной. — Во всем готов видеть... Подонок! — Она уже не могла себя сдержать.

В понедельник Ольга Владимировна не вышла на работу. А во вторник позвала меня и сказала, что приказом начальника я отчислен из ОМЦ. Об этом она очень сожалеет и считает себя виноватой.

— Единственное, что мне удалось для вас сделать, — это добиться перевода в ремонтно-строительную контору, на должность инженера. Вам там будет неплохо. Начальник конторы Рождественский Серафим Алексеевич очень приличный человек. С ним я уже обо всем договорилась.

Мы попрощались дружески Я дал себе слово никогда больше не браться за кисти по доброй воле. Словно сломалось что-то внутри.

Нетрудно догадаться, в каком настроении явился я в эту стройконтору. Начальника не было, и меня принял главный инженер Офанасов. Мы друг другу сразу не очень понравились, и разговор у нас не получился. Офанасов заявил, что инженер ему не нужен. Я собирался уже уйти, но в это время появился сам начальник, двухметрового роста человек с фигурой атлета. Когда он узнал, кто я, сразу пригласил в свой кабинет. Сказал, что в общих чертах знает мою историю и выразил надежду, что мы сработаемся. Мне отвели небольшое помещение в служебном бараке и сразу загрузили проектно-сметной работой. Серафим Алексеевич действительно оказался приличным человеком, а с Офанасовым скоро установились нормальные рабочие отношения. У него не было инженерного образования, в прошлом партийный работник, в технических вопросах разбирался слабо, часто обращался ко мне за помощью, а иногда даже перекладывал на меня свои прямые обязанности.

По ходатайству Серафима Алексеевича, лагерная администрация засчитывала мне теперь один день за полтора, тогда как в ОМЦ шел день за день. Так что в этом отношении здесь оказалось даже лучше.

Наступило короткое норильское лето. Солнце совсем не заходило за горизонт. Бурно зазеленела и расцвела тундра. Никогда не думал, что здесь может быть такое обилие цветов. К сожалению, все они были без запаха. Это отдавало какой-то искусственностью, действовало удручающе. Порой среди бела дня начинал мерещиться аромат подмосковного луга. Но это были уже полные галлюцинации. О продолжительности лета норильчане шутят: «У нас двенадцать месяцев зима, остальное лето». Фактически лето здесь длится в среднем не больше месяца. За это время прогревается верхний слой водоемов, и смелый да решительный может даже искупаться, потом погреться на южных склонах холмов, созерцая покрытые снегом и льдом северные склоны.

В эту пору мне часто вспоминалась Дудинка. Сейчас в порту навигационное оживление. Прибывают караваны по Енисею, взад и вперед снуют буксиры, оглашая воздух гудками. Швартуются океанские теплоходы и лихтеры. Вспоминалась Лена и ковш, похожий на царь-колокол...