Наконец, Лукашевич, я хотел вам кой-что сказать о желании некоторых групп студентов завязать сношения с другими университетами, чего и последние желают — об этом, впрочем, когда-нибудь до другого раза: уморился писать… В заключение письма я напомню вам, Лукашевич, о том, что раньше уже сказал, что я на вас надеюсь больше, чем на кого-либо другого: вы никогда (я в этом твердо уверен) не покинете начатого нами дела (ведь я не ошибаюсь?).

Крепко жму вашу руку.

Шевырев

Р. S. Лукашевич, если вам представится удобный случай достать устав какого-нибудь землячества, то воспользуйтесь этим случаем и передайте устав Ульянову.

Р. Р. S. Если у вас, Лукашевич, есть записки Бутлерова по органической химии и если вы не рассчитываете летом ими пользоваться, то передайте их, пожалуйста, Ульянову (у меня к вам бесконечное количество просьб), я и у него прошу их, но записок у него может не оказаться. У Ульянова же возьмет их мой брат для передачи мне».

Из этого письма видно, как хорошо Шевырев умел расставить людей, поручать им именно то, что они лучше всего умеют делать: Лукашевичу — практические дела по распространению листков, а Ульянову — подготовку устава. Он преклонялся перед умом Александра Ильича, высоко ценил его умение кратко, точно и ясно излагать свои мысли на бумаге. В списке людей, к которым Лукашевич должен обратиться, стоят фамилии не только студентов, но и профессора Ореста Федоровича Миллера, приват-доцента Каракаша.

На почве устройства кассы, кухмистерской и других студенческих дел Шевырев настолько близко сошелся с Лукашевичем, что счел возможным начать с ним переговоры о подготовке покушения. Решили: он будет организовывать группу, а Лукашевич — готовить снаряды и по возможности доставать средства. До добролюбовской демонстрации дело у Шевырева шло плохо. Найденный им один студент в качестве метальщика вскоре проболтался своим знакомым, и его пришлось под благовидным предлогом удалить из Петербурга.

После высылки из Петербурга многих студентов дело у Шевырева сразу двинулось вперед. Свои услуги прямого исполнителя покушения через общего знакомого студента предложил ему Осипанов. Во время встречи с Лукашевичем и Шевыревым — она произошла в ботаническом саду университета — Осипанов сказал:

— Я перевелся из Казани в Петербург с единственной целью: убить ненавистного деспота. Я готов действовать и один и вместе с другими.

Осипанов предложил стрелять в царя из револьвера отравленными пулями. Лукашевич и Шевырев отвергли этот план, считая его по опыту неудач Каракозова и Соловьева малонадежным. Осипанов не стал спорить, и сошлись на том, что покушение будет совершено с помощью бомбы. Лукашевич и Шевырев будут готовить ее, а Осипанов тем временем займется изучением местности возле дворца н наблюдением за выездами царя. У Лукашевича не было никаких знакомств, где бы он мог достать готовый динамит и гремучую ртуть. Ему приходилось покупать в аптеках нужные препараты и самому изготовлять все. Учителем его в этом деле был Кибальчич, бомба которого уничтожила Александра II. Чтобы замаскировать бомбу, он решил придать ей форму книги: купил у букинистов медицинский словарь Гринберга, вырезал всю его внутреннюю часть, скрепил болтами, устроил запал по системе Кибальчича и принялся готовить динамит.

Осипанов произвел на Лукашевича и Шевырева очень хорошее впечатление с первого же разговора. А по мере того как они узнавали его ближе, все больше влюблялись. Родом он был из Сибири, закончил Томскую гимназию, зачитывался, как и все в то время, романом Чернышевского «Что делать?». Но если другие только читали роман и восхищались его героями, то Осипанов старался и жить так, как Рахметов: он спал на досках, подбитых гвоздями, ограничивал себя во всем, готовясь к революционной борьбе. Он принимал активное участие в Красном Кресте «Народной воли». Был человеком чрезвычайно осмотрительным, осторожным (за что и получил кличку «Кот»), но в то же время исключительно твердым и решительным. Для достижения поставленной перед собой цели он шел абсолютно на все. Лукашевич восторженно говорил о нем:

— Это идеальный тип бойца боевой дружины! У него не дрогнет рука в решительный момент. Он не потеряет ни самообладания, ни хладнокровия в самую критическую минуту.

Пахом Андреюшкин был земляком Говорухина, Василий Генералов — с Дона. А так как кубанцы и донцы, приезжая в Петербург, старались держаться вместе, то у них и завязалось знакомство.

За Говорухиным велась слежка, он знал это и постоянно был в мрачном расположении духа. Будучи по характеру своему человеком желчным, он зло подшучивал над мешковатостью типичного казака Генералова, который простодушно все рассказывал о себе. Родители Генералова были не из богатых казаков, и он уже в гимназии жил на заработанные уроками деньги.

— Учился я, — рассказывал Генералов с добродушной улыбкой, — еле-еле. Начальство написало в характеристике: «Индифферентен вследствие тупости».

Начальство, конечно, судило прежде всего по тому, как он относился к латыни. Знал ее действительно плохо, хотя способности у него были хорошие, и ненавидел пуще самого заклятого врага. Генералов рано вступил в революционный кружок и к окончанию гимназии уже определился как революционер. Сходился с новыми людьми он быстро: всем нравились его незлобивость и исключительное чувство товарищества. С другом, не задумываясь, делился всем, что у него было.

Но если Генералов был человеком твердым и ровным, то его земляк и друг Андреюшкин кидался из одной крайности в другую: то он восторгался, то впадал в уныние. Была у него и еще одна страсть, которой не понимал Генералов, — он любил письма. Писал во все концы и простыми чернилами и «секретными». Ему не терпелось о любом деле сообщить все друзьям, и он нередко доверял бумаге то, что могло ему же самому повредить.

Когда Шевырев предложил этим двум казакам вступить в группу и взять на себя роль метальщиков, они долго раздумывали, потом пошли посоветоваться с Ульяновым, которому доверяли многие свои тайны, и, встретив его одобрение, согласились.

— По всей вероятности, будут пытать тех, кто попадет в лапы полиции, — сказал Шевырев. — Во время пыток никто не может поручиться за себя, по-этому надо запастись цианистым кали…

— Как? — обиделся Андреюшкин. — Я не могу поручиться за себя? Да разве я не казак?

— Пахом! — восторженно воскликнул Шевырев. — Ты настоящий террорист! С такими, как ты, мы Россию перевернем!

— Перевернем или не перевернем, но я сделаю то, что могу.

К группе Шевырева примкнули Ульянов и Говорухин. Нужно было сделать не одну, как рассчитывал вначале Лукашевич, а три бомбы. Ни у кого не было таких знакомых, через которых можно достать в готовом виде динамит и гремучую ртуть. Саша хотя и знал хорошо химию, но никогда не занимался приготовлением взрывчатых веществ. Лукашевич занимался пиротехникой. Изготовление бомб для него не представляло трудностей.

Свободная продажа азотной кислоты в аптеках была запрещена, а без нее невозможно приготовить нитроглицерин и гремучую ртуть. Александр Ильич и Лукашевич решили добывать азотную кислоту из калийной соли и серной кислоты. Реакция эта протекает очень медленно. Саше пришлось привлечь к этому делу Андреюшкина и Генералова, обучив их обращению с аппаратурой.

Генералов и Андреюшкин совсем не знали Лукашевича, так же как Ульянов не был знаком с Осипановым. Делалось это в конспиративных целях. Все запасы взрывчатки Ульянов и Шевырев относили на квартиру Генералова, нанятую им специально для этой цели.

Никто не знал, как это ему удавалось, но Шевырев все время добывал довольно точные сведения о выездах царя.

Для трех снарядов необходимо было около 13 фунтов динамита, пятьсот пулек. Да все их нужно начинить стрихнином. Это требовало массу времени, большого терпения и еще большей осторожности.

Стал подниматься вопрос о создании нескольких групп.

— Одна группа провалится, — говорил Шевырев, — выступит другая.