— Умный человек это здание оборудовал, — высказываюсь искренне. — Здесь будем городскую базу делать, тем более, что Машенька уже не моя девушка, и никаких моральных прав на ее квартиру мы не имеем. Вечером все заберем и переселимся.

Возражений не последовало.

Вернулись в канцелярию. Взяли в руки документы. Сафьян красный, щит и меч золотом вдавлены. Капитан НКВД Синицын, член чрезвычайного военного трибунала НКВД по Северо-западному округу. Дата, 19 сентября 1941. Подпись — член ГКО маршал Советского Союза Берия. Использован экслибрис. Основание — шифрограмма наркомата….

Да, от такого документа многие вздрогнут.

Михеев и Меркулов тоже стали членами трибунала, а все девушки его сотрудницами.

— Я только больше на машинке печатать не буду, — высказалась бывшая машинистка. — Буду приговоры в исполнение приводить.

Ага, это тебя заводит, думаю про себя. Не ты одна такая. Поэт народный Сережа Есенин тоже любил со своим дружком Блюмкиным за расстрелами наблюдать. Знал Сереженька упоение чужой смертью, когда человек бредет безвольно в дальний конец коридора. Тут и кокаин не очень нужен, а уж если вдохнуть «дорожку», одну да другую, тут вдохновение поэта и охватит. И рванет он, сняв штаны, за комсомолом к Айседоре…

— Спасибо, — говорю искренне.

— Сочтемся, капитан. А что, сам не захотел полковником стать? Надумаешь, скажи, удостоверения еще есть. Станешь председателем трибунала, — предлагает змей-искуситель.

— Года мои еще не те, и глаза недостаточно мертвые, — отвечаю правдиво.

Посмотрел он на меня внимательно, без улыбочки, кивнул своим мыслям.

— Ты еще и умный. Заходи иногда, не забывай стариков.

— Мы вообще сюда вечером переселимся, здесь и печка, и цистерны для воды, — сообщает ему брюнетка Ира.

А девушку Меркулова зовут Катя, по фамилии она Никитина.

Порадовала Ира Якова Митрофановича. У нее фамилия совершенно непроизносимая, и записали мы ее Масловой. Спорить она не стала. И уже в новом качестве двинулись мы всем составом проверять ход эвакуации.

На канале все было отлично. Ладогу слегка штормило, так, балла на три, поэтому буксиры цепляли всего по две баржи, зато их было целых пять, и десятая баржа стояла практически пустая.

— Давайте по ближайшим домам. Всех, кто захочет — грузите. Чем больше вывезем, тем меньше зимой трупов хоронить, — говорю громко.

Это я зря. Сразу ко мне повернулась гладкая такая рожа.

— Что это за пораженческие разговоры? Кто такой?

— Военный трибунал, капитан НКВД Синицын. Теперь вы представьтесь, — вежливо предлагаю.

Сразу чувствую — не боится он меня. Ему капитан из трибунала, что блоха. Сдавить пальцами, и только мокрое место останется.

— И вообще, кто распорядился о начале эвакуации? — продолжает он.

А вот это, ты, дядя, зря. Сюда нырять не надо, здесь очень глубоко.

— Ты, что, сука, оглох?! — говорю, и пяткой сапога бью его в щиколотку.

Рухнул он на колени.

— Кому сказано, документы предъявить?

Сам вытаскиваю у него из нагрудного кармана френча пачку бумаг. Мать нашу, в смысле родину-мать, член Военного совета фронта.

Я уже отмечал — слаженность нашего маленького, но дерзкого коллектива давно уже достигла невероятных высот. Мы уже давно друг у друга мысли читаем. А сейчас еще и Ирина добавилась. Вот я попала…

Нож у меня сам в руке оказался, но в глаз генеральский всадил его я, однозначно. Вошел он с противным хлюпаньем, и потекла из комиссарского носа кровь. Капкан сопровождающего командира в переносицу бьет и прыгает к водителю. Тот в растерянности пару секунд потерял, вот и умер. Второго шофера Меркулов убил. Все как всегда — страшен внезапный удар, которого не ждешь. А мы все время нападаем неожиданно. Согласно заветам Железного Феликса, нашего приемного папы.

— Так, на пристани никого и ничего не оставляем! Машины и трупы в трюм! Баржу с морской пехотой на буксир! Нефтеналивной танкер тоже цепляем! Быстро! Работаем! Быстрота нужна на пожаре и при поносе, так давайте шевелиться так, будто у нас понос во время пожара! Жилую баржу от городской сети отключать аккуратно, провода сматываем! На буксире! Малый вперед!

За четыре минуты управились. Уже наш хвостовой танкер под мост полностью зашел, когда на пристань неспешно выехал отряд сопровождения. Вот, это похоже на свиту и охрану члена Военного совета фронта: два новеньких американских грузовика с автоматчиками, три «эмки» с прислугой и порученцами, тут же должна быть наложница, а то и маленький гарем из походно-полевых жен, сокращенно — «ППЖ». Вот так, скромно, по ленинским заветам, живут наши партийные руководители, педерасты гнойные. Как меня знакомство с Ивановой испортило, раньше-то я так не выражался.

— Откуда же он ехал, что охрану отпустил? — задаю риторический вопрос, потому что ответ понятен.

Чужую охрану не пустят только в штаб фронта или в Смольный.

Буксирчик пыхтит, но тянет. Выноси, родимый, нам даже не на Ладогу, нас только до цитадели дотащи. А там мы уже дома.

— Чего стоим? — говорю удивленно. — А машины за вас будет Пушкин обыскивать или Достоевский Федя? И с трупов все снять, оружие, документы, нагрудные знаки сложить в отдельный пакет. Все идет по плану.

— Предупреждать надо, — недовольно ворчит Михеев, с грохотом выдергивая патронный ящик из салона. — Они его гранатами набили, что ли?

— Золотом да бриллиантами, — шучу, а Капкан человек тяжелый, кадровый чекист, да еще с границы, чувство юмора у него и не было никогда, а намек на него в учебном полку выбили окончательно.

Выворачивает он крышку.

— Нет, тут зеленые камни, алмазы, значит, в других ящиках. Вон их тут сколько, обе машины битком, — докладывает.

— Извини, Олег, — говорю, — до последнего момента не верил, что выгорит у нас. Прости, брат Рекс.

— Да ладно, — отвечает тезка, — проехали.

— А в багажниках картины в рулонах. Тоже — под завязку.

— Расклад нам понятен, — подвожу итог. — Член военного совета груз у Руслановой взял. Там его загрузили, и он отъехал недалеко, чтобы свою свиту дождаться. Только мы это место раньше вычислили, и груз товарища Жукова, Руслановой и остальных членов банды мародеров и грабителей у них увели. То-то сейчас в городе суматоха, комендатура на ушах стоит. Они еще батальон разведывательного управления фронта на улицы выведут, наверняка.

— И? — это Меркулов опять.

— План «Перехват» результата не даст. У них специфика не та. Город весь перевернут, а про реку не вспомнят. Пехота — она царица полей, а тут надо мозгами шевелить, а не жопой. До цитадели дойдем — все приберем. Трупы будем в темноте скидывать со стороны немецкого берега.

— Могут стрельбу открыть, — возражает Капкан.

— Пусть. Зато их рапорты о дежурстве будет немецкая безопасность читать, а не наша, — отвечаю. — Да и тел у нас всего четыре. Будем их через километр сбрасывать, никто и не заметит.

Девушки в ящике роются. Изумруды тоже хороши, идут хоть брюнеткам, хоть шатенкам.

— Извините, но себе взять ничего нельзя, — говорю.

— Понятно, — Ирина соглашается. — За вещь из перечня похищенных драгоценностей армейская контрразведка всех чекистов на фронте вырежет. Лишь бы остальное добро найти. Тут ведь на десятки миллионов золотом?

— Если не на сотни, кто его знает, кто оценит? — отвечаю.

Потом суета началась, машины брезентом укрыли, лебедкой щит вытащили, съезд в трюм с пандусом закрыли. Хорошая баржа, продуманная. Трупы за борт. Каждому к ногам — груз. Всплывут, но не сразу.

— Как ты думаешь, — Михеев спрашивает, — на барже наш захват видели?

— Видели, да не поняли. А вот морячки видели, а когда их особый отдел начнет спрашивать, не видели ли они две шикарные машины, то тут морская пехота сообразит, кто к нам на борт заехал.

Посидели, помолчали.

— Что делать будем?

— А ничего. Промолчат матросики. Они советскую власть не больше нас любят. Просто попали мы все в колесо, вот и бежим, и сами при этом динамо-машину крутим, даем ток в слаборазвитые районы.