— Как у вас тут все сложно, — говорит девушка Ира.

Подкрались они за плеском волны и шум ветра.

— Человеком быть — вообще сложно, это дубли у нас простые, — пытаюсь шутить, только до этой шутки еще лет сорок осталось.

— Я люблю советскую власть, — говорит упрямо Катенька.

— Люби. Просто нашу группу люби больше. А слова твои я тебе напомню при случае, — обещаю.

Вздремнули в полглаза, надо было и за носовым тросом следить и за кормовым, Меркулов и Капкан, еще не понимали многого. Морская пехота уже пошла с нами. До конца и без всяких обязательств. А то бы они просто конец отдали, и поплыли по течению обратно в Ленинград. Дела значат гораздо больше слов.

Утром двадцатого сентября, в сером тумане, мы прибыли в цитадель. Баржу с беженцами подхватил новый буксир и потащил на восток, в порт Новой Ладоги. А наш золотой галеон и плавучую казарму морской пехоты пришвартовали к пирсам крепости. Цитадель была практически безлюдной. Георгию Жукову был нужен успех, причем любой ценой, и в ночь с девятнадцатого на двадцатое сентября он начал масштабные операции по захвату плацдармов на немецком берегу Невы. И генерал армии без малейших колебаний бросил вперед три ударных отряда.

Невскую оперативную группу возглавил генерал-лейтенант Пшенников.

Под его началом оказалась сборная солянка из 115ой стрелковой дивизии, 4ой бригады морской пехоты и отдельного батальона НКВД. Артиллерии и танков ему никто не дал. С флотом о поддержке огнем тоже не договорились. Части переправились на подручных средствах через реку в районе Московской Дубровки и сцепились с нашими старыми врагами, двадцатой мотопехотной дивизией и приданным ей пехотным полком. Немцы с закрытых позиций стали обстреливать наши части из минометов. Морская пехота пошла в атаку, простая пехота побежала к берегу, батальон НКВД начал закапываться в землю. Пехоту накрыла дальнобойная артиллерия, все помнят брошенные в Белоруссии гаубицы? Вот они, нашлись. Морячки вернулись, и злобно матерясь, стали штыками ковырять землю, им лопаток никто дать не подумал.

Еще никто, кроме меня, на всей земле не знал, что так началась кровавая и беспощадная битва на «Невском пятачке». Горе тебе, великая Троя, вижу твои стены в огне. Эх, Кассандра, мне бы твои заботы.

Остатки нашей дивизии тоже послали в ночной бой. Он и сейчас шел в пригородах Шлиссельбурга. Ладожская флотилия пыталась поддержать 1ую дивизию НКВД десантом, только у немцев артиллерия метко стреляет. Два десантных судна просто утопили. Кроме команд погибли 105 курсантов Военно-морского пограничного училища, курсы флотских водолазов и их караульная рота.

10ая стрелковая бригада полковника Федорова переправилась через Неву в районе Отрадного. И тоже попали под грамотно организованный артиллерийско-минометный огонь. Ну, они хотя бы могли в ответ пострелять. И умереть в бою, а не захлебнуться ледяной ладожской водой темной ночью. Есть в нашем руководстве педерасты гнойные. Часто вижу их фото в газетах…

Это я что-то отвлекся. В крепости остался комендантский взвод. Неполный. Приплыви вместо нас немцы, цитадель бы пала. Как Брест. Части в казармах, а укрепления пустые стоят. Без единого человека.

Но пока безлюдье нам на руку.

— Собирай всех в ленинской комнате, часовых тоже снимай, — командую я взводному.

Меня он не знает, но зато с Михеевым вместе гиревым спортом занимался. Это сейчас мне все мандаты и удостоверения заменяет.

— Меркулов, всех с буксира и баржи туда же. Даже вахтенных не оставляй. Десять минут.

— Двадцать.

— Там, на берегу, наше отделение разведки убивают, и остальных ребят.

И понеслось все в бешеном темпе. Народ в цитадель бежит, мы на барже трюм открываем, на машинах неспешно подъезжаем к нашему хранилищу ценностей, и начинаем разгрузку. Двадцать минут — все! Картины в футлярах, сверху брезент в два слоя. Машины опять на баржу. В трюм загонять не стали, тент набросили.

Вернулись в ленинскую комнату, там Ира из пацанов веревки вьет. А среди морской пехоты сидят три морских коровки в черных бушлатах. И их бычок тут же. Точно, они же эвакуации ждали, а мы их высадить на ушедшую баржу забыли. Я забыл, надо уметь признавать свои ошибки. Моя вина.

— Что решим по банно-прачечному отделению? — спрашиваю совета у народа.

А проститутки народ не робкий, та, что больше матом изъясняется, подружку толкнула. Говори.

— Гриша у нас в госпитале работал, мы санитарками будем, мать твою так и этак, и совсем затейливо, — говорит средняя коровка.

— Ладно, — легко соглашаюсь. — Тогда грузим все гранаты, что найдем, из цитадели их кидать не в кого, и в путь пора. Застава, в ружье!

Наших уже совсем добивали, когда мы вылетели сходу на набережную. На каждой машине стояло по три пулемета, один курсовой и два боковых. Крыши мы по дороге срезали, поэтому еще двое из каждой машины швыряли во все окна гранаты. Перед нами все бежало, после нас все горело. Тут вам не Франция, мы здесь всех ненавидим.

— Баржа прямо на набережной! Короткими перебежками туда! Мы прикроем! Астахов, ко мне! Показывай, как до площади добраться!

Снегирев мне большой палец показал, и начал раненых из подвала вытаскивать. А от корректировщиков огня нас еще туман укрывал. Иногда и нам должно везти. И мы вылетели на площадь и стали гонять по ней кругами. Не забывая строчить из пулеметов и кидать гранаты. Хорошо, у немцев еще фаустпатронов нет, гуляй, рванина!

Прижали мы их к земле плотно, пусть знают, есть еще рыцари в Шлиссельбурге.

— Последняя лента!

— Гранаты кончились!

И тут нам еще и колеса прострелили.

— Все прижимаются к Астахову, не отставать, бегом марш!

Бросили мы машину, пусть ее здесь разведка фронта найдет, номера на моторе сверит. Пулеметы на руках, огрызаемся на бегу короткими очередями, а пристань все ближе, и Капкан, стоя во весь рост, стреляет патронов не жалея, у него их всегда несчитано.

— Уходим! Малый вперед!

А под Отрадным погибли все. За ними никто баржу не привел. На Московскую Дубровку немцы бросили последние свои оставшиеся танки — восьмую дивизию. Остальные уже ушли под Вязьму. Но морская пехота и пограничники вцепились в свои восемьсот метров земли зубами, и не позволили себя в реку сбросить. А к вечеру их опять бросили в атаку. Прямо на пулеметы….

Пшенников пытался протестовать, но был снят с командования и заменен более покладистым генералом — Коньковым.

Нас это не касалось, как и утопление лидера «Минск» прямо у причала. Это были чужие беды, а мы отмечали встречу боевых друзей после долгой разлуки. На войне и день срок немалый.

Мы вывезли чуть больше двух сотен пограничников, половина раненных. Батя тоже поймал осколок, пальцы у него на правой руке не шевелились. Кажется, он свой срок отслужил. Мы быстренько всех уцелевших включили в состав заградительного отряда, и от первой дивизии НКВД остались номер, знамя и зам начальника штаба дивизии с печатью. И на этом ее короткая, но славная боевая история заканчивается. Еще почти год ее будут пытаться укомплектовать, только пограничников уже не будет, а из лагерного надзирателя бойца не сделаешь, слишком велика разница в менталитете. Поэтому в начале августа сорок второго года «единичку» передадут в РККА, и станет она костяком 46ой стрелковой дивизии, что пройдет всю Прибалтику, от Черной речки до самого Данцига. Только пограничников до него дойдет меньше сотни.

Так что пусть они лучше здесь, в цитадели, службу несут. Тут тоже на нашу долю войны хватит. Среди моряков нашелся акустик с «морского охотника». Слух у парня — исключительный. Доложил он, что в городе три устойчивых очага сопротивления, и группы по нему хаотично перемещаются. А в порту кто-то осторожно работает на причале. Вот как. Учтем.

Собрались на совещание. У нас в гарнизоне быстро установилась казацкая вольница — на каждом шагу не козыряли, перед старшими не тянулись, морячки чистыми анархистами стали, как в гражданскую войну. Вот мы у них на жилой барже и собрались. И весь гарнизон, кроме караула, туда же явился.