Били по реке, очевидно, по эсминцам. Но и в город снаряды залетали. Зашагал на северо-восток, к дороге на Осиновец. Ноги бить не хотелось, подкараулил на подъеме товарняк, заскочил на тормозную площадку, прямо к часовому в тулупе.

— Не замерз, — спрашиваю, чисто для налаживания отношений, — боец?

— Никак нет, товарищ капитан НКВД! — рапортует.

— Ну и ладно, — радуюсь за него.

А самого встречный ветерок начинает пробирать. Температура около ноля, балтийская сырость, скорость километров тридцать у нашего поезда, из шинельки моей тепло в миг куда-то исчезло. Прижимаюсь к стенке вагона, какая-никакая, а защита.

— А вы товарищ капитан тоже на Тихвин? Нашу бригаду недавно укомплектовали, от прежнего состава один комиссар остался, настоящий герой! Про него даже сюжет в «Кинохронике» есть!

Вот я попал. Одно дело — владеть информацией, и совсем другое — ее использовать. Знаю ведь отлично, четвертая армия убегает от немцев. Немцы идут на соединение с финнами. Вот она — настоящая блокада, в кольце которой окажется и Ладога, и ладожская флотилия. Через две недели все с голода сдохнут, и ладно, если выполнят приказ и взорвут флот и город, а если нет? Сорок с лишним подводных лодок в немецких руках сразу изменят ситуацию в Ла-Манше. Короче, Тихвин надо защищать, это последний рубеж, поворотная точка истории. И флоту поставили задачу — перебросить через Ладогу войска.

Вот флот ее и выполняет. В условиях штормовой погоды через озеро перебрасывается две стрелковых дивизии и бригада морской пехоты — 21 тысячи человек, 129 орудий, сотня танков, тысяча лошадей. Да за неделю такой ударной работы можно было бы запас продуктов до весны для всего Ленинграда создать, только это никому не было нужно. Жителей просто списали, пусть умирают.

Ладно, это лирика, а вот жестокая проза — в крепость Шлиссельбурга мне не попасть, все суда идут только на Новую Ладогу. А мне там делать нечего. Берег на озере непешеходный, валуны, скалы, дикие заросли. Что же делать-то? Доверюсь судьбе.

Кстати, вот уже и станция назначения.

— Выходи строиться!

Из-под вагона старшина первой статьи нарисовался.

— Товарищ капитан, ваши документы!

— Да ладно, старшина, какие тебе, к черту документы в темноте? Ты их что щупать будешь, или обнюхивать?

Мой приятель часовой от смеха винтовку уронил.

А старшина в гнев впал. Схватил меня за рукав, и вписал я ему чисто автоматически боковой удар правой в челюсть. Чистый нокаут.

— Товарищ капитан НКВД, так ведь нельзя, — сообщает мне часовой. — Он ведь разводящий, кто сейчас нас с поста будет снимать?

— Он и будет, — говорю, и кручу старшине уши, чтобы больно было.

Тот глазами захлопал, замычал.

— Встать! Смирно! Вольно! Часового с поста снять! Выполнять!

Пробормотал старшина уставную скороговорку, стал часовой простым краснофлотцем.

— Если сомневаешься в моей личности, — предлагаю, — есть тут человечек знакомый. Пошли, поздороваемся с комиссаром. Он тебе все сомнения рассеет, как утренний туман.

— Пойдемте, товарищ капитан НКВД, — вот так, один удар, и сразу зрение лучше стало, был просто «капитан», а стал «капитан НКВД».

Часовой в пяти шагах за нами хвостиком тянется, любопытно ему. Подходим к командирской группе. Основной состав бригады уже воевал на восточном берегу, уже погиб в бою полковник Петров, Федор Ефимович, а комиссар грузил и отправлял отдельные роты бригады — минометную, саперную, автотранспортную. Здесь же была и рота разведки. Естественно, он здесь был самым старшим по званию, но, по обыкновению, брать на себя ответственность и командование, не спешил.

Подхожу к нему вплотную.

— Ну, — говорю, — привет, старый товарищ. Давно не виделись. Узнаешь?

У него рожу перекосило — узнал. Трудно Синицына забыть. Два раза он от меня живым уходил, верткий глист.

— Тут старшина моей личностью озаботился, представь меня ему, пожалуйста, не нарушать же нам светомаскировку, чтобы документы проверять, — прошу товарища по оружию.

— Это капитан НКВД Синицын, выполняйте все его приказы, он из специальной группы прямого подчинения ГКО, — чеканит комиссар. — Он с нашей прежней бригадой Урицк штурмовал, — и заплакал.

Ладно, у него тоже нервы не к черту, не буду его убивать…

— Товарищ старшина первой статьи, отведите товарища комиссара в санитарную роту, уложите спать. Потом постарайтесь добыть мне чего-нибудь из еды. Я буду у разведчиков. Краснофлотец меня проводит. Пошли, матрос.

Разошлись мы в вечернем сумраке, старшина с комиссаром, я с бойцом.

— А где разведчики? Я не знаю, — признается он.

— Пойдем на запах. Где жареным запахнет, там и разведчики, — учу его фронтовой премудрости. — Или где слышен задорный девичий смех.

Угловой домик соответствовал всем этим требованиям. Правда, на печке кукурузу варили, а не жарили. И смех был не задорный, а на все согласный.

— Привет, — говорю, — братья-смертники. Мы тут у вас перекантуемся слегка. До прихода старшины первой статьи. Где можно вытянуть усталые ноги?

Капитан-лейтенант впал в задумчивость. А потом резко из нее выпал, схватил моего матросика за шиворот и потащил во двор — разбираться. Ко мне же стала подкрадываться санинструктор. Если бы не Леночка, я бы ей отдался.

— Товарищ Олег Алексеевич, а как там наши ребята?

Тесен мир, а Ленинградский фронт еще теснее.

— Ты о батальоне ДНО спрашиваешь? — уточняю, она головой кивает. — Все нормально, воюют в знакомом месте, на плацдарме под Ораниенбаумом. У Астанина. Командир у них все тот же, Иван Кузьмич. Только ему еще за Ивановку майора дали, сейчас, может быть, уже меня догнал, тоже три шпалы на петлицах…

Командир вернулся, ничего не понимает, дело ясное, что дело темное.

— Устал, — говорю, — сильно. Уложите меня подальше, чтобы никто об меня не запинался, и оставьте на мою долю вареной кукурузы. И не забудьте утром разбудить.

Мне целую комнату освободили, спорить не стал, пал на солому и уснул мгновенно. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, серый волк, я и подавно уйду. Или нет. Только тогда я сдеру с тебя шкуру…

Утром погрузки не было — шторм. До особого распоряжения быть на месте. Девушка ушла в санитарную роту, а жаль, на нее просто смотреть, и то приятно. Подсел ближе к печке, народ на гитаре бренчит. Грызу початок, соли тоже нет, зато с общей массой слился полностью.

С улицы еще краснофлотцы заходят, продолжают беседу.

— Пока нам нового комбрига не назначат, нас не отправят.

— А три батальона из боя выведут, что ли? — не соглашается второй.

— В батальонах комбаты есть, пусть воюют. А отдельному противотанковому дивизиону боевую задачу должен ставить комбриг или его заместитель. А у нас бригада без командования осталась и распалась вся на кусочки по всей Ладоге, — высказывается третий.

Это он точно картину нарисовал. Прямо углем по холсту. Распалась бригада, распалась связь времен. Заградительную роту прямо в состав части включили, дожила морская пехота, идет на войну вместе с собственными сторожами. Под конвоем. Что-то мне тошно стало, завернул початок в тряпицу и пошел соль искать. Что-то меня знобит, даже жевать трудно. И земля время от времени из-под ног уходит. Надо отлежаться в теплом месте. И залечь туда надо быстро, пока на улице не свалился, а то замерзну просто-напросто.

— Эй, хозяйка! Постояльцы на дворе есть? — спрашиваю.

— Ты первый сюда, на окраину, забрел. Вот и возвращайся к станции, а то собаку спущу, — отвечает мне голос ангельский.

— Попадали мальчики в страшные бараки, там травили мальчиков злобные собаки, убивали мальчиков за побег на месте. Не продали мальчики совести и чести…

Обескуражил я ее. Прямо по наставлению Лао-Цзы «Искусство войны». Удивил — победил.

— Ладно, заходи, мальчик. Раз о совести еще помнишь…

— Нет, это просто стихи к слову пришлись, — честно признаюсь. — Постелите мне, пожалуйста, в баньке. А то опасаюсь, вдруг заразная болезнь у меня, а не простая простуда. Жар сильный, отдохнуть бы мне.