В первом цикле книги «Лабинцы» повествуется о последних месяцах Белой борьбы казаков на Кубани, отступлении с боями казачьих соединений на Черноморское побережье, где 27-летний полковник Елисеев командовал полком, бригадой и дивизией.

1-й Лабинский генерала Засса полк ККВ Ф.И. Елисеев хорошо знал по боевой работе в Великой войне 1914 —1917 гг. на Кавказском фронте. Из этой части Русской Императорской армии в Гражданской войне вышло четыре генерала.

Молодые офицеры, «за единичными исключениями, были кровны/ии Ла-бинцами, почему вне своего полка они не мыслили жить, служить, воевать. Это был совершенно однородный элемент, молодой возрастом, в полном расцвете своих физических сил, совершенно не потерявший сердце». В полку до половины людей некоторых сотен составляли казаки одной фамилии, все родственники.

Стойкость Лабинцев была вызвана тем, что летом 1918 г., после восстания против красных, их станицы подверглись жестоким репрессиям, погибли многие сотни казаков. «Террор красных был необыкновенный. Согнав на площадь станицы арестованных, их рубили шашками. И ни в одном отделе Кубанского Войска не было такого массового восстания против красных, как и террора над казаками, как в Аабинском полковом округе. Таковы были каза-ки-Лабинцы в самом начале борьбы против красных, таковыми и оставались до конца, до самой гибели Кубанской армии на Черноморском побережье в апреле 1920 года».

Последний командир 1-го Лабинского полка на родной земле, командующий дивизией (Улагаевской), полковник Елисеев дает свою оценку старшим военачальникам Белого движения, известным ему лично, — С.Г. Улагаю, А.Г. Шкуро, Н.Г. Бабиеву, В.Г. Науменко, А.М. Шифнер-Маркевичу, А.В. Голу-бинцеву, М.А. Фостикову и другим.

Выписанные им портреты генералов останутся живой страничкой в военной истории: «После боя начальник штаба дивизии, 65-летний генерал-лейтенант барон Арпсгофен благодарил своего начальника, полковника Елисеева за то, что ему довелось хоть раз в жизни ощутить так близко «запах смерти» в настоящей конной атаке, в которой душа уходит в пятки. В атаке он даже потерял свою английскую фуражку с длинным козырьком».

Самобытно, с точной передачей их поведения и интонаций родного языка, показаны всадники-горцы Черкесской конной дивизии, воевавшие с большевиками в рядах Белых армий.

Надо заметить, что приведенные Елисеевым (находившимся в самой гуще зимне-весенних боев 1920 г. на Кубани) боевые расписания дают основание не согласиться с утверждением мемуаристов о «дезертирстве казаков». А описание им походов и конных атак заставляет серьезно усомниться в том, что «рассчитывать на продолжение казаками борьбы было нельзя»:

«Три полка красной конницы прорвались и обходят нас слева. Мысль работает молниеносно.

По переднему уступу!., карьером! — бросаю штаб-трубачу.

И запела труба в пространство снежной степи: «Стремглав, друзья, построй-теся, чтоб фронтом идти на врага-а!»

Повернув головную сотню фронтом против красных, остановил ее. Остальные сотни, несясь с быстротой молнии, пристраивались левее головной, образуя густую резервную колонну полка. Пулеметная команда, взяв лошадей в кнуты, неслась вслед.

.Щ:

— Взять позицию правее полка! — кричу я.

В большой белой косматой папахе, крупный телом есаул С., пригнувшись к луке с хищным видом, доскакал до бурьянов, круто остановился, повернул свою лошадь кругом и, став лицом к своим пулеметам, сложенной вдвое плетью бросил руку направо и налево, чем указал развернутый строй своим 22 пулеметам.

Пулеметные линейки веером бросились вправо таким аллюром, как скачет во все лошадиные силы пожарная команда.

Красные, увидев образовавшийся строй казаков фронтом против них, блеснули шашками и густой ватагой, без строя, перешли в атаку. Их было горздо больше, чем нас. Мне стало страшно. Своей численностью они могут смять полк.

Полк стоял молча. Командиры сотен бросали иногда взгляды на меня и на несущуюся на нас конницу красных, как бы спрашивая: «Чего же мы стоим?»

Молча проехав перед строем, остановился на правом фланге полка. И когда красные передними всадниками приблизились шагов на 500—600, я взмахом руки открыл по ним огонь. И застрекотали, заклокотали, зашипели все 22 полковых пулемета, и легким сизым дымком заиндевелась линия огня. Есаул С. скачет вдоль линии своих линеек, что-то кричит, и от его крика пулеметы еще более слились в сплошную бурю развернувшейся грозы огня.

А полк стоит и смотрит — как смешались первые ряды красных, как свалилось несколько коней и как они, повернув своих лошадей кругом, потоком хлынули назад. Широким наметом, с места, полк бросился вперед, в преследование» .

В последнем походе Елисеев, только волею обстоятельств не ставший генералом, командует дивизией. Казачьи полки атакуют красную конницу под бравурные марши трубачей 1-го Аабинского полка: головокружительная скачка удирающих и преследующих, распластавшихся в карьере красноармейцев и казаков, захваченные пулеметные тачанки красных строчат по своим — возле каждой по нескольку урядников с револьверами в руках требуют от пленных пулеметчиков «лучше целиться».

В середине марта 1920 г. три Кубанских конных корпуса и 4-й Донской конный отходили к Черноморскому побережью. Связи между корпусами и с Новороссийском (где погрузились на пароходы лишь подоспевшие туда кадры двух полков ККВ) не было. Единственная дорога на Туапсе. Впереди Гойт-хский перевал. Вся Черноморская губерния занята «красно-зелеными». И передовые отряды генерала Шкуро разметали противника, взяли перевал, потом Туапсе, двинулись на Сочи и заняли город.

Капитуляция почти 40-тысячной (60 тысяч вместе с донцами и беженцами) Кубанской армии в апреле 1920-го под Адлером—Сочи. Никому не известны затаенные мысли Кубанского атамана Букретова и генерала Врангеля. Особенно первого. Офицер Генерального штаба и боевой генерал, герой Сары-камыша, георгиевский кавалер Великой войны принимает командование Кубанской армией, отослав в Крым «неугодных ему» старших казачьих генералов: Улагая, Шкуро, Науменко, Бабиева и Муравьева. Видимо понимая при отступлении казачьих корпусов к Черному морю, что ничего сделать уже не сможет, возможно, желая «спасти армию», Букретов договаривается с красными об условиях ее сдачи.

Но остается также фактом, что о Кубанской армии в трагические дни ее гибели словно забыли — рука помощи из ставки не была протянута. Наверное, генерал Врангель думал об эвакуации Крыма как о неизбежности, и не было необходимости усиливать армию на полуострове еще многими десятками тысяч казаков и беженцами, брать нравственную за них ответственность и потом эвакуировать в общем исходе. Так погибли сила и цвет Кубанского войска.

Позже писали и говорили, что «Кубанские казаки не поехали бы в Крым». Это заблуждение. При отступлении с Кубани не только рядовой казак, но и офицер мог остаться в любой станице и не уходить к Туапсе. Ни контроля, ни принуждения не было. Казаки просто не выезжал в строй, полки продолжали отступать на юг. Следовательно, к Черному морю ушли непримиримые враги красных, добровольно.

В полках никто не думал о возможной капитуляции, когда до них дошел слух о начавшихся переговорах с красными. В естественном порядке воинской дисциплины все ждали приказа, чтобы оставить позиции и идти грузиться на корабли. Но приказа не последовало, как и не прибыли корабли. Их бросили (единственный генерал Шкуро сумел прибыть на судах к хутору Веселому и подобрать своих соратников, около полутора тысяч человек).

Получив уведоллление о капитуляции, офицерам и казакам, желающим выехать одиночно, препятствий не чинили.

«Сам погибай, но товарища выручай», — говорит один из параграфов Устава внутренней службы Императорской армии, на котором твердо, священно она воспитывалась.

Офицеры остались в полках: первопоходники, старейшие Корниловцы и Лабинцы, командиры сотен во 2-м Кубанском походе и младшие офицеры-пластуны. Остался последний командир Корниловского конного полка Безладнов. И был расстрелян красными в Екатеринодаре во время десанта из Крыма на Кубань за верность воинской чести — он погиб, до конца оставаясь со своими казаками.