Если в армии будут знать, что в самые трагические моменты начальники могут бросить своих подчиненных и спасаться в одиночку, армия эта будет неустойчива в боях и морально больна.

Началась красная вакханалия. «Военком 34-й красной дивизии Рабинович, словно обрадовавшись своей очереди, как застоявшийся конь — он быстро стал впереди говорившего, окинул казаков торжествующе-победным взглядом и тонким фальцетом запищал, защебетал, заговорил. «Проп-пали, проп-пали мы, — думал я тогда. — Революция, советская республика, красная власть — навалились опять на нас всем своим отвратительным существом!»

В Туапсе красные в который раз обыскивали казаков и забирали у них последнее. Уже сданы лошади и седла. У многих казаков были Георгиевские кресты и медали. «Серебро нам нужно для государства. У нас все народное», — говорили красноармейцы, собираясь их отобрать. Навсегда запомнил Елисеев подхорунжего Н., награжденного в Великой войне тремя Георгиевскими крестами: «Я-то знаю, как он их заслужил! При мне все это было! На южных склонах Большого Арарата были убиты командир и вахмистр сотни. Я остался за командира сотни, а он, взводный урядник, стал вахмистром сотни. Ранено было десять казаков, и все тяжело, свинцовыми курдинскими пулями. Выбрались мы тогда благополучно. Прибытия в полк 1911 года, десять лет в строю и на войне без перерыва — что он переживал, умняга?! А сколько здесь было других, подобных Н.?!.. Нужно полагать — много!

И теперь эти царские Георгиевские кресты, заслуженные кровью и невзгодами голодного Турецкого фронта, красные хотят отобрать «для народа, для народного государства»... И вот он вынул их из сум и показывает этим хамам. Как бывало в трудные и ответственные минуты, он сохцурил глаза и смотрит на меня. И я не знаю, что он думал, испытывал в эти минуты? Ненависть к красным? Или к тем старшим генералам в Крыму, что оставили их здесь, непримиримых к большевикам? А может быть, удивлялся, что «и я здесь»?»

Второй цикл — «Побег из красной России» — начинается с лагерей, этапов в Москву и на Урал, первых унижений и оскорблений. К старым полковникам злобно цепляются конвоиры: «А ты не есть ли сам Деникин, йо... твою мать?.. Смотри, как бы я вам бороды не вьпципал, белые бля-и!» — и говоривший начинает изощряться, что бы он сделал с генералом Деникиным, если бы тот живьем попался ему в руки, подчеркивая, что его «надо было бы вначале пытать, а потом — по кусочкам раздергивать». «И откуда появились на Руси Святой такие дикари, варвары?! — задается вопросом прошедший две войны Елисеев. — При желании он мог любого из нас пристрелить. Я понял, что мы попали в лапы не одного зверя, а в лапы сонмища зверей».

Лабинцы и Корниловцы держались вместе. Большевистские лагеря ничего не смогли изменить в воинских взаимоотношениях казачьих офицеров. Все оставались почтительными к старшим, помогали физически слабым. «Друзья познаются только в несчастье» — был их девиз. И благородное офицерское воспитание, как никогда и нигде, проявилось у всех тогда в высшей мере.

В Москве командиры эскадронов Конной армии Буденного, направленные на командные курсы, подошли к Елисееву с воровским вопросом — спекульнуть на черном рынке белой мукой, которую они привезли конечно же не из своего амбара. «Герои красной конницы, против которых мы дрались в течение двух лет!.. Командиры, которые порой очень смело ходили против нас в атаки! Их лица, глаза, манеры людей, видавших виды — и грабеж, и насилия, и кровь, и животные удовольствия, людей, привыкших к своеобразной власти». И выдали свои спекулятивные тайны полковнику Белой армии, врагу. Можно ли представить строевых офицеров Русской Императорской армии на их месте?!

Судьба русского офицерства, уцелевшего в двух войнах, была предопределена большевиками. Летом—осенью 1920 г. в Москве красное командование устроило «военно-политические курсы» для пленных офицеров Кубанской, Донской и колчаковской армий, отправляемых на Польский фронт. Глядя в глаза Елисееву, моему прадеду генералу Абашкину и другим старшим офицерам, комиссар курсов выразился вполне ясно: «Мы вас, кадровых офицеров, держим потому, что вы нам нужны для построения нашей Красной армии, — после этого лицо его стало жестким, и он добавил: — А потом мы всех вас сошлем на север и сгноим в мурманских лесах и болотах»...

Нынешние «объективные» историки определяют Гражданскую войну прежней меркой, штампом — как «братоубийственную», ставят на одну доску вместе с красным и «белый террор». Но припомнится ли со стороны белых хотя бы один случай, подобный тому, о котором впервые поведал Ф.И. Елисеев? Это — случай поголовного уничтожения всего офицерского и военно-чиновничьего сословия целого Казачьего края в конце войны.

Кровавую дань понесло Кубанское Войско после неудачного десанта из Крыма в августе 1920 г. «Никто не описал — какова была расправа красных по станицам, по уходе десанта? Но 6 тысяч офицеров и военных чиновников Кубанского Войска, с которыми мы встретились в Москве, являлись первыми жертвами».

Эшелоны с офицерами большевики гнали через Москву в Архангельскую губернию, эшелоны с урядниками — за Урал. Судьба казаков была ужасна. Прибывших в Архангельск в августе—сентябре 1920-го, их пачками грузили в закрытые баржи, вывозили вверх по Северной Двине и расстреливали на пустырях из пулеметов. Затем баржи возвращались, в них грузили следующих — и так пока не уничтожили все шесть тысяч... «Кубань, наше Кубанское казачье Войско, захлестнулось и еще слезами шести тысяч вдов!., а сколько после них осталось сирот — мы теперь и НЕ УЗНАЕМ».

Скитаясь по лагерям и тюрьмам, казаки получали вести из станиц. Еще в 1920—1921 гг. (задолго до 30-х) красные власти жестоко мстили казачьим семьям: расстреливали стариков, «за невыполнение продразверстки» сажали в подвалы ЧК, насильничали, брали «на учет» с запретом выезда из станиц...

Елисеев свидетельствует: на Урале и на северо-западе, в местах ссылки казаков, население ненавидело советскую власть, белых офицеров принимало как героев. Услышав, что они «издалека, с юга России», крестьяне заключали: «Есть адна Расея, а иде юх, а иде север — ета усе равно. Адна страна».

Разоренный красными в своем свободном труде — «все дай, да дай!», встречая пленных офицеров, хозяин дома радостно переспросил: «Бел-лые?.. значить колчаковцы?.. Я сам у Колчака служил и вот, вернулся зря в село, но Колчак придет иш-шо!» Он, как и соседи-мужики, ждал возвращения Верховного правителя: «Все пойдем к нему! И уж не сдадимся».

«Я ему не сказал, — пишет полковник Елисеев, — что адмирала Колчака давно нет в живых».

Сосланный за Урал, Елисеев решает: «Бежать!.. Бежать из этой красной России, бежать, куда глаза глядят, но только не быть здесь и переживать беспомощно все преступления и варварство красной власти, с которой надо бороться. Эта борьба возможна лишь тогда, когда я буду свободен».

Ему это удалось — он стал свободен. Началась новая жизнь, и была еще одна война...

* * *

Брошюры Ф.И. Елисеева «Лабинцы и последние дни на Кубани. 1920 г.», «Одиссея по красной России» и «Побег из красной России» выходили в США на ротаторе в 1962—1965 гг. и представлют собой библиографическую редкость.

Общее количество брошюр-тетрадей, сведенное составителем в данной книге, — четырнадцать. Они хронологически продолжают более ранние воспоминания Елисеева (Казаки на Кавказском фронте. 1914 —1917 гг. М.: Воениздат, Редкая книга, 2001; С Корниловским конным. М.: ACT, Астрель, 2003; Дневники казачьих офицеров. С Хоперцами. М.: Центрполиграф, 2004). Выпуская брошюры каждого цикла в течение нескольких лет, по отдельной тетрадке, Ф.И. Елисееву приходилось повторять или напоминать читателям что-либо, уже написанное ранее. При редактировании такие повторы убирались; некоторые разделы, небольшие по объему, сводились в более крупные, под общим заголовком.

В приложение 1 вошла краткая памятка 1-го Лабинского генерала Засса полка ККВ с указанием его командиров в Великой и Гражданской войнах, подготовленная составителем.