Мне этот разговор совершенно не нравится. Их глаза явно говорят мне — надо помириться...
— Смотрите, господин офицер, куда идем мы, — говорит отец. — У всех у нас «колокольчики» (деникинские деньги), да столько, что хоть стену лепи ими вместо шпалер. И меньше 500 рублей бумажки нет. А идешь в лавку — никто не меняет. Хоть рви ее на куски...
Эту «действительность» я и сам знал, как знали все. И так как я не хотел подрывать авторитет главного командования, то ответил им:
— Я строевой офицер и в этом мало разбираюсь.
Но я заметил, что они совершенно мне не поверили и разговор прекратили.
— Мне нужна комната переночевать. Я еду в корпус генерала Науменко, — говорю я писарю этапа следующего села.
— Этапный комендант спять, и не приказано будить, они очень строгий насчет этого, — докладывает мне писарь.
— Кто он таков?.. В каком чине? — досадливо спрашиваю.
— Полковник, старик из отставки, — поясняет писарь.
— Так вот — пойди, разбуди и доложи ему, что один полковник едет на фронт в корпус генерала Науменко и что ему нужна комната для ночлега. Понял?.. Иди! — строго сказал этому писарю-«деревне».
Что он говорил своему полковнику, я не знаю, но скоро передо мною появился заспанный худенький, небольшого роста старичок лет под 70, заегозил и услужливо докладывает:
— Ваше превосходительство изволите спрашивать комнату?.. Пожалуйста, есть, есть одна.
Я вначале удивленно посмотрел на него, годящегося по летам мне в деды и титулующего меня «ваше превосходительство», и хотел ему сказать, что я только полковник. Но вижу, что «генералом» для меня быть выгоднее, кстати, бурка закрывала мои погоны, и, не вдаваясь в подробности, занял ночлег. И это было в ближайшей прифронтовой полосе. И кто это назначал сюда таких этапных комендантов, вынутых из-под нафталина? И мы хотели победить...
Жители поговаривали, что в селах неспокойно. Много солдат, вооруженных «обрезами», которые по ночам постреливают... Вот, думаю, чего еще не хватало — попасть в тылу одному в их руки... А добыча моя была богатая: три отличные лошади, щегольская тачанка. Но — все обошлось благополучно.
Мы въезжаем в новое село. В нем так тихо, как бывает тихо в селах перед захватом неприятелем, когда все жители прячутся в свои дома, а на улицах нет ни одной души.
Мое сердце похолодело. Рукой невольно нащупываю свой револьвер. А потом думаю — и он не поможет... И как я был рад, когда встретились обозные казаки какого-то полка. Они сказали мне, что это ближайший тыл 2-го Кубанского корпуса, который находится в 15 верстах отсюда, в селе Ивановка. Они также в некоторой панике, так как кругом действительно неспокойно.
Глубокий снег заволок дорогу. Колеса моей тачанки режут его по глубине четверти на две. Метель жестоко бьет спереди. Навстречу нам идет сотня пластунов. Дорога очень тяжелая для пешехода, но ветер дует им в спину, и они идут, идут. Свернув с дороги, остановился, чтобы узнать — кто они и откуда? В их командире сотни узнал майкопского техника Павла Сокола, казака станицы Дядьковской. Его я не видел с 1908 года. От радости такой встречи, под вьюгу, кричу ему: «Здорово, Павел!» Но он безучастно посмотрел на меня, явно не узнал и, не останавливаясь, тяжелым шагом продолжал свой путь с пластунами, числом до сотни человек.
После пластунов в мертвой снежной степи встречаю конные группы казаков. Они идут без строя, а так, по-станичному — гуртами. Все они очень тепло одеты, в положенных овчинных шубах поверх, с бурками, и закутаны башлыками. Ледяной попутный ветер в спину словно усиливал «их ход домой».
Их очень много. По «гуртам», думаю, человек двести. Кричу им, заглушая вьюгу:
— Кто вы?..
— Больные, — отвечает кто-то.
Все они на приличных лошадях. На меня не смотрят, но я стараюсь рассмотреть их и по обмундированию вижу, что они из Кавказской бригады. А когда промелькнули крупная фигура и лицо Михаила Савелова, сына конвойца Алексея Савелова, нашего родного дяди по матери, казака станицы Казанской, у меня сомнений не стало — это мои родные кавказцы. Мне было очень неприятно это осознать, так как я видел, чувствовал, что все они, или большинство, просто «закончили войну» и идут домой «навсегда»...
У генералов Науменко и Фостикова
6 февраля 1920 года, в 10 часов утра, в ясный, солнечный зимний день, я въехал в село Ивановка Медвежинского уезда Ставропольской губернии. Въезжаю на площадь и вижу конную группу спешенных казаков в противоположной стороне, у дома на высоком фундаменте. Впереди группы вижу генерала Науменко, который тихо прохаживался по дороге и, видимо, чего-то ждал. Неожиданное появление «хорошего выезда» с заводной оседланной лошадью позади тачанки привлекло внимание многих. Генерал Науменко остановился и пытливо всматривается в мою сторону. Смотрит в мою сторону и его штаб. Я невольно смущаюсь, подумав — почему я не в седле? Вот, скажут, какой барин приехал на фронт... воевать в тачанке ишь!
Пройдя скорой рысью разделяющее нас расстояние, остановился, быстро сбросил с плеч бурку, соскочил в снег и в одной черной черкеске при серебряных погонах, в чевяках с мелкими галошами быстро направился прямо к генералу Науменко, стоявшему от меня шагах в двадцати пяти.
— Ваше превосходительство!.. Полковник Елисеев, представляюсь, прибыл в Ваше распоряжение! — отрапортовал ему по-положенному, приложив руку к белой низкой корниловской папахе.
— A-а!.. Так скоро, Елисеев?.. Вот-то не ожидал!.. А мы смотрим — кто же это там подъезжает в тачанке, на рысаках? Совсем не думал, что это Вы. Молодцом!.. Очень приятно. Вы видите его, непоседу? — обращается он к начальнику штаба, к полковнику Егорову32, так мне хорошо знакомому.
Егоров, как всегда, мило улыбается сквозь пенсне и жмет мне руку.
— Ну, на тачанке сейчас тут того, — вдруг говорит мне Науменко, — ведь мы приготовились к драпу. Опять наседает конница красных. Только что была тревога. Одна моя дивизия здесь, а 2-я генерала Фостикова33 где-то впереди. Если он не отобьет, то мы сейчас же сматываемся отсюда. И Вам советую сесть в седло, — закончил он.
И потом, взяв меня под руку, отводит в сторону и спрашивает:
— Ну, что там в тылу? Каково настроение? Что говорят? Налажена ли эвакуация семейств?
Все эти вопросы были для меня неожиданны и неведомы, почему я и ответил:
— Ничего не знаю... Я прибыл воевать, а в тылу все спокойно.
Тут же от генерала Фостикова получено было донесение «с мельницы», что красные отбиты, все спокойно, можно возвращаться на квартиры. Науменко сразу же прояснел:
— Ну, пойдемте ко мне. Поговорим еще там и напьемся чаю.
Мы в его штаб-квартире, в очень большом доме какого-то местного
богача. Генерал Науменко уже рад и весел, что «красные отбиты», стал мил и разговорчив.
— Чаю полковнику! — кричит он денщикам и вновь ко мне с вопросами об эвакуации, что меня удивило.
Я был молод, холост, верил, что это наш временный военный неуспех, и, конечно, ни о какой эвакуации и не думал. Он был откровенен о неустойчивом настроении некоторых полков и подкупал меня своей искренностью. Я почувствовал, что прибыл в родную семью и был обласкан самим генералом Науменко.
— У нас вакантный 1-й Лабинский полк, — говорит он, — но я это передам уже исключительно на усмотрение начальника дивизии генерала Фостикова.
Скоро прибывает «с мельницы», с наблюдательного пункта, и генерал Фостиков. Я его не видел со Ставрополя, ровно 15 месяцев. Он нисколько не переменился видом, разве вот стал более уверен в своем положении заслуженного в боях «старого генерала». В Ставрополе, у Шкуро, после прихода из гор, он был войсковым старшиной и командиром 1-го Кубанского полка. Знаком я был с ним с начала 1915 года в Турции, в Алашкертской долине. Он тогда был сотником и адъютантом 1-го Лабинского полка у полковника Рафаловича34. Я же был хорунжим 1-го Кавказского полка. Наши полки стояли одно время в очень маленьком курдинском селе Челканы. Сотник Коля Бабиев был командиром сотни. Тогда там мы очень дружили с Лабинцами. И вот теперь — новая и приятная встреча.