«Я очень извиняюсь, — отвечал господин Мунсиф, — но я сейчас очень занят, кроме того, Вы меня уже об этом спрашивали две недели назад. К сожалению, я сейчас ничем не могу помочь. Я слишком занят».

Однако, по настоянию господина Рахима, он все-таки согласился встретиться с нами через несколько дней.

Его появление в кабинете господина Рахима оказалось одним из тех поворотных моментов в жизни, которые приходят тихо и остаются совершенно незамеченными.

Передо мной стоял худощавый мужчина с острым носом и выразительными чертами лица, аккуратно одетый в светло-коричневый костюм. Высокая прямая фигура господина Мунсифа производила приятное впечатление. На вид ему было лет за тридцать.

Во время нашего разговора этот афганец проявил необъяснимую заботу о нас с Джули — двух совершенно чужих для него людях, приехавших из другой страны. Помня, что он сказал по телефону господину Рахиму, я очень удивился, что он все-таки согласился с нами заниматься. Мы договорились, что наши двухчасовые занятия будут проходить у него в кабинете после окончания лекций в университете.

Почему господин Мунсиф согласился с нами заниматься, было для нас загадкой.

Может быть, мы ему понравились. Или, может быть, он был тронут нашим искренним желанием выучить пушту. Но, скорее всего, он согласился по своей доброте.

Сейчас, оглядываясь на решение, принятое господином Мунсифом, я понимаю, что причиной было нечто большее. Бог все устроил так, как было лучше для нас обоих.

Господин Мунсиф был выдающимся человеком. Как и его отец, он был вождем своего племени на юго-востоке Афганистана, где его семье принадлежали большие земли.

Многие профессора в университете заслуживали доверия и были хорошими учителями, но на свете был только один господин Мунсиф. Воистину это был восточный человек, понимающий западный образ мысли. Эти способности пришлись ему как нельзя кстати, потому что на свете был только один такой студент, как Давид Лезебери.

Мне потребовалось полгода только для того, чтобы научиться различать и повторять звуки языка. Но, несмотря ни на что, терпение господина Мунсифа никогда не иссякало. Казалось, ему было приятно то, что я хотел выучить пушту. Он всегда подбадривал меня. Ни разу он не вышел из себя и не рассердился из-за того, что я так мучительно медленно продвигался в изучении его родного языка.

Хотя я упорно занимался и прилежно повторял каждое слово, мои усилия, казалось, были совершенно напрасны. Я очень страдал из-за того, что за всю долгую историю существования пушту я, вероятно, был самым неспособным учеником.

Между господином Мунсифом и мной завязалась крепкая дружба. Мы стали друзьями не потому, что у господина Мунсифа появилась возможность упражняться в английском во время наших разговоров, и не потому, что ему была выгодна дружба с иностранцем. Мы стали друзьями потому, что он нравился мне, а я нравился ему.

После нескольких занятий господин Мунсиф предложил пройтись по улице, прислушиваясь к разговору людей. Он считал, что это поможет мне в изучении языка.

В одном из магазинов господин Мунсиф заговорил с юношей лет пятнадцати. Затем он переговорил с остальными членами его семьи.

Когда мы вышли на улицу, господин Мунсиф сказал:

— Этот молодой человек, Аймал Масуд, говорит на очень красивом пушту. Его родные сказали, что Вы можете приходить к ним в магазин в любое время и практиковаться в языке.

— Спасибо большое, — поблагодарил я, а сам подумал: «Этот парнишка Аймал даже понятия не имеет, сколько ему понадобится терпения».

Владельцем этого магазина, в котором можно было найти практически все, был Рахман, старший брат Аймала. Аймал помогал Рахману и среднему брату Хадиму разгружать и продавать товар. Это была очень порядочная семья с высокими моральными устоями, щедро раздающая милостыню нищим.

Отец Аймала не позволял ему принять от нас даже малейшее вознаграждение за помощь в изучении пушту. И хотя я помогал Аймалу справляться с английским, который он тоже изучал, моя помощь была незначительной по сравнению с тем, что он делал для нас с Джули.

Я чувствовал себя глубоко обязанным отцу Аймала, потому что позже он даже позволил Аймалу приходить для занятий пушту к нам домой. Иногда он приносил угощение — великолепные афганские блюда, приготовленные для нас его матерью.

Несколько раз отец Аймала приглашал меня к себе в гости, чтобы разделить с ним и тремя его сыновьями превосходный афганский ужин. Однако ни разу я не видел ни его дочерей, ни жену, которые все это приготовили. В Афганистане это было не принято.

Джули очень обрадовалась, когда семья Масудов впервые пригласила нас обоих к себе на ужин. В соответствии с афганскими обычаями, как только мы вошли, Джули пригласили в комнату для женщин, а меня — в комнату для мужчин.

После пяти месяцев занятий с Аймалом мы решили пригласить всю его семью на пикник. Господин Масуд принял наше приглашение «с удовольствием».

Это была наша первая встреча со всей семьей, и в течение нескольких дней Джули готовилась к этому событию с особой тщательностью.

Выбрав меню, она сказала: «Давид, надеюсь, им понравится то, что я собираюсь приготовить». Но я был уверен, что им все понравится.

Когда же назначенный день наконец настал, мать Аймала вдруг приболела и поэтому не смогла поехать с нами на пикник. С сожалением она прислала нам свои извинения. Джули очень расстроилась, но решила, что так как госпожа Масуд не может поехать с нами на пикник, ей тоже стоит остаться дома. Позже мы узнали, что решение, принятое Джули, соответствовало афганским традициям, и мать Аймала была очень тронута вежливостью Джули.

Готовясь к пикнику, я сконцентрировался на нескольких пуштунских словах и паре коротких фраз. Так как ни отец Аймала, ни его братья не знали ни слова по-английски, мне очень хотелось сказать хоть пару фраз на их родном языке. Но, несмотря на все приготовления, я не сумел сказать ни единого предложения на пушту в течение всего вечера. И хотя я очень внимательно вслушивался и отчаянно старался запомнить слова, я так и не смог выговорить ничего вразумительного. В конце концов, мне пришлось положиться на Аймала, который переводил то, что я говорил по-английски.

Казалось невероятным, что после многих недель усиленных занятий я не мог ни сказать ничего на пушту, ни правильно ответить на вопрос. Эта неспособность что-либо правильно выговорить повергала меня в отчаянье. Мне так дороги были эти друзья и мне так хотелось общаться с ними на их родном языке.

Но, вопреки отсутствию у меня языковых способностей, нам понравились поездка и ужин на природе в одном из парков Джелалабада.

Я вернулся домой очень поздно, и Джули уже спала. Это было и к лучшему. Я был так расстроен тем, что у меня ничего не получилось сказать семье Масудов на пушту, что мне ни с кем не хотелось разговаривать — даже с Джули.

Стоя на коленях, я плача взывал к Богу: «Господи, я не мог правильно сказать ни одного слова — ни единого! Я так люблю Аймала и его семью, но что я могу сделать, если я даже слова не могу сказать. Иисус, я хочу отдать себя, свою жизнь за пуштунский народ, но как я могу рассказать им о Твоей к ним любви, если я даже не могу выучить их язык?».

В этот момент внезапно и ясно ко мне пришли эти слова: «Давид, если Я смог коснуться сердец подростков в бандах на улицах Нью-Йорка через Давида Вилкерсона, разве Я не смогу показать Свою любовь к пуштунам через тебя?».

Я подумал: «Давид Вилкерсон, чью книгу «Крест и нож» я перечитывал так много раз? Я тут мучаюсь, потому что ничего не могу сказать на пушту, и Бог вдруг напомнил мне об этой книге? Что это значит? Может быть, Бог хочет сказать, что Он может многое сделать через любого человека, который готов ему служить, — даже через меня».

Я знал, что через служение Давида Вилкерсона Бог смог помочь людям, которых Он любил. Я смел верить, что, может быть, и через меня Он сможет показать Свою любовь к афганскому народу. С благодарностью я принял эти слова от Господа. Мое отчаянье сменилось уверенностью, что я ни за что не сдамся и буду продолжать учить пушту.